Отец вынудил Уолтера испытать свои силы в банковском деле, отправив его в лондонскую штаб-квартиру компании «Н. М. Ротшильд и сыновья» в Нью-Корте. Однако там юный Ротшильд оказался совершенно не у дел. Будучи под два метра ростом, весом почти в сто сорок килограмм и вдобавок заикой, Уолтер нервничал в окружении других людей. Расслаблялся он, только вернувшись в музей после завершения рабочего дня, где с удовольствием обсуждал свои новые приобретения. В 1892 году, когда ему исполнилось двадцать четыре, Зоологический музей Уолтера Ротшильда на Эйкмен Стрит в Тринге открылся для публики. Вскоре число посетителей достигло тридцати тысяч в год, – в те времена впечатляющая цифра для музея, расположенного в провинциальном городке, – несомненный признак ненасытного интереса публики ко всему странному и экзотическому. Стеклянные витрины во всю стену были заполнены чучелами белых медведей, носорогов, пингвинов, слонов, крокодилов – и райских птиц. Чучела акул, подвешенные на цепях, скалились с потолка. На территории Тринг Парка располагался зоопарк, где бродили живые обитатели: лани, кенгуру, казуары, эму, черепахи и гибрид зебры с лошадью под названием зеброид. Наиболее удачливым посетителям удавалось увидеть Ротшильда верхом на Ротуме, стопятидесятилетней сухопутной черепахе с Галапагосских островов, которую тот спас из сумасшедшего дома в Австралии.

Ротшильд щеголял стильной бородкой в стиле Ван Дейка и болтался по зданию «как рояль на колесиках». Словно одержимый, он закупал экспонаты, совершенно не принимая во внимание бюджет музея, и распаковывал посылку за посылкой со шкурками, яйцами, жуками, бабочками и мотыльками, которые ему присылала почти четырехсотенная армия сборщиков образцов со всего мира. Хотя Уолтер с исключительным вниманием подмечал малейшие подробности на тушках редких птиц, он был беспомощен, когда речь заходила о повседневных задачах по управлению музеем и разросшейся сетью сборщиков. Годами он беспечно складывал счета и всю остальную корреспонденцию в большую плетеную корзину. Когда она наполнялась, Уолтер закрывал ее на замок и ставил новую.

Ротшильду так никогда и не удалось избавиться от чрезмерной заботы со стороны своей матери, и он так никогда и не уехал из Тринга. Не удалось ему добиться и уважения отца, от которого он тщательно скрывал свои огромные расходы. После того, как на ступенях офиса «Н. М. Ротшильд и сыновья» обнаружились два живых медвежонка, разъяренный отец попытался положить конец увлечению Уолтера, но сын все равно успел заказать еще одну партию казуаров из Новой Гвинеи. Когда отец вычеркнул его из завещания и снял портрет с банковских стен, Уолтер признался сводной сестре, что «отец был совершенно прав, – мне нельзя доверять деньги».

Вряд ли сестра знала о том, что часть огромных расходов, которые он скрывал от семьи, уходила на попытки откупиться от жены одного из пэров, с которой у него когда-то была интрижка. Оказавшись отрезанным от семейной казны и отчаянно пытаясь скрыть потенциальный скандал от матери, Уолтер попытался раздобыть деньги единственным доступным ему способом: выставил на продажу почти всю свою коллекцию птиц. В 1931 году эту коллекцию, в которой было двухсот восемьдесят тысяч тушек, за двести пятьдесят тысяч долларов купил Американский музей естественной истории, – самое масштабное приобретение Нью-Йоркского музея. Во время заключительного этапа переговоров Ротшильд вырвал обещание, что его фотография с автографом всегда будет висеть рядом с его коллекцией. «По этому поводу он ликовал, как школьник, получивший почетную грамоту, – писал хранитель коллекции птиц – несмотря свой облик лорда, он все-таки очень простой человек».

По словам его племянницы Мириам Ротшильд, «После заключения этой сделки Уолтер как будто сделался меньше ростом… он выглядел усталым и задумчивым, и провел в музее только два часа перед обедом. Настала зима, – птицы улетели». В 1937 году Уолтер Ротшильд скончался, и остатки его любимой коллекции были переданы Британскому музею естествознания. Его племянница, вскрыв запечатанные плетеные корзины, нашла письма шантажистки и установила ее личность, но предпочла скрыть эту информацию.

На могиле Уолтера выбиты строки из Книги Йова: «И подлинно: спроси у скота, и научит тебя, у птицы небесной, и возвестит тебе»[14].

Пока еще не все пошло прахом, Уолтер Ротшильд, одержимый собирательством, приобрел самую большую коллекцию птиц и других естественнонаучных образцов, которая когда-либо принадлежала одному человеку. Нанятые им люди в погоне за новыми видами рисковали получить увечье и даже умереть: одному откусил руку леопард, другой скончался от малярии в Новой Гвинее, еще трое погибли на Галапагосах от желтой лихорадки, и несколько человек умерли от дизентерии и брюшного тифа. По словам знакомого картографа, карта областей, где побывали эти «собиратели», была похожа на «мир, пораженный эпидемией кори»[15]. Альфред Ньютон, сторонник теории эволюции Дарвина и Уоллеса и бывший преподаватель Уолтера в Кембридже, упрекал своего ученика: «Не могу согласиться с вашим заключением, что зоологии идут на пользу действия охотников, услугами которых вы пользуетесь… Без сомнения, они великолепно справляются с задачей по обеспечению образцами музеев, однако ужас заключается в том, что они лишают этих образцов окружающий мир».

Однако если люди, нанятые Ротшильдом, были похожи на эпидемию кори, то существовали и другие, больше напоминающие гангрену. Сколько бы образцов не загребали в Тринг, это не шло ни в какое сравнение с повсеместно развернувшимся уничтожением птиц, от которого было нельзя укрыться ни в джунглях, ни в лесах, ни на болотах, ни в заводях. В 1869 году, когда Альфред Рассел Уоллес впервые высказался о страхе перед разрушающей мощью «цивилизованного человека», он даже представить не мог, насколько быстро его страх воплотится в жизнь. Позже историки назвали происходящее «Эпохой истребления», – самое грандиозное уничтожение человеком дикой природы за все существование планеты.

В последние три десятилетия девятнадцатого века были убиты сотни миллионов птиц, однако вовсе не для того, чтобы стать музейными образцами. Все они оказались жертвами моды.

До появления сумочек от Hermes и каблуков от Christian Louboutin основным показателем статуса была мертвая птица. Чем экзотичней, тем дороже, а чем дороже, тем выше считалось положение ее владельца. Странное пересечение человеческого и животного миров, – красочные перья птичьих самцов, которые появились, чтобы привлекать невзрачных самок, стали нужны человеческим женщинам, чтобы привлекать мужчин и демонстрировать свой вес в обществе. За миллионы лет эволюции птицы стали слишком прекрасными, чтобы существовать только ради себя самих.

Если бы в «перьевой лихорадке» существовал «нулевой пациент», им бы стала Мария-Антуанетта. В 1775 году она надела украшенную бриллиантами эгретку[16], – подарок Луи XVI, – украсив ей свои волосы, собранные в затейливую прическу. Мария-Антуанетта была вовсе не первой, кто начал носить перья, однако в те времена, когда недавно изобретенные ротационные печатные станки принялись выпускать журналы, доносившие последние веяния моды подписчикам по всему миру, она была неоспоримой иконой стиля.

Век спустя после смерти Марии-Антуанетты, на модные журналы вроде «Harper’s Bazaar», «Ladies’ Home Journal», или «Vogue», страницы которых заполнили перья, были подписаны сотни тысяч женщин. На обложке самого первого издания журнала «Vogue», выпущенного в 1892 году, была изображена девушка, впервые вышедшая в свет, в окружении легкого облака птиц и бабочек. Журнал содержал рекламу магазина Мадам Раллингс с «элегантным ассортиментом парижских шляпок» на Пятой авеню в Нью-Йорке, и «Шляп Нокса»: «Шляпки для верховой езды – прогулочные шляпки – автомобильные шляпки – театральные шляпки – приемы – свадьбы – шляпы для любых выходов в свет». В январе 1898 года «The Delineator», еще один популярный американский журнал, писал о последних актуальных трендах: «Для украшения обычных прогулочных шляпок в моду входят целые крылья птиц… Сияющие крылья, эгретки и перьевые помпоны с плюмажем из перьев райской птицы вызовут восхищение как на шляпке, так и на бонете».