Не закрывает дверь, бегом выныривая на лестничную клетку, где стены были разрисованы чем-то. Голубые стены давили на нее, и она бежала подальше от них, чуть ли не падая на ступеньках. Лина выходит из пропавшего дымом подъезд практически раздетая, в одной расстёгнутой куртке и без шапки. И уже ничего не пугает ее, даже этот холод, что щипал ее лицо и уши. Лина шла туда, понимая, что не вернётся домой сегодня. Она вообще никогда не вернётся домой. Но смерть ждёт её, она облизывается и хрустит снегом, скалится и показывает ряд жёлтых, полусгнивших зубов. Она чувствует ее запах, знает, что Лина придет с минуты на минуты. И смерть для нее имела форму. Но это была не старуха с косой, даже не скелет в балахоне. Смерть имела болезненно худое тело, покрытое шерстью, имела сильные лапы с большими когтями и клыки, которыми она безразлично разрывала тела людей, имела уши. Собаки — это не смерть, но смерть — это собаки. Собаки могут быть домашними, и тогда они, безусловно, просто собаки. Но только те твари, что выживали на улицах Сибири, были чем-то поистине ужасным. А именно их Лина видела всю жизнь.

Может, умерев физически, она наконец прекратит убивать себя морально. Именно этого она и боялась: сойти с ума ещё раз. Проедающая пустота внутри кусалась, и Лина чувствовала, как она умирает. Возможно, от нее остался лишь гной и сгнившие кости. Но на самом деле от нее не осталось ничего.

Она боялась сойти с ума, но больше всего боялась понять, что она умерла. Если сейчас она мертва, то она в аду, ведь провести вечность в этом мире — худшее наказание. Все это скорее походило на персональный ад, на индивидуальное чистилище для нее, Лина сомневалась в подлинности своей жизни. Сомневалась, но предпочитала не верить своим догадкам о своей вечности в этом сибирском маленьком городке собак. Если Лина и мертва, то она бы, пожалуй, умоляла о второй попытке смерти, только теперь уже умоляла бы наконец отсоединиться от этого бренного тела и стать просто тоскливой душой в самом пекле настоящего ада. Лишь бы не знать жизнь на земле, нет.

Лина была одна, рядом не было людей, у которых можно было спросить про факт существование ее жизни на данный момент. Но сердце билось, и она дышала. И это заставляло ее поверить в то, что она жива. Настало время это исправить.

В этой жизни она больше ничего не хочет, ничего больше не могло удержать ее. Всю свою жизнь, начиная от младенчества заканчивая своей молодой старостью, она была одинокой. Она видела всё: матерей умерших солдат, одиноких стариков, садистов и изуродованных котят, побитых детей, алкоголиков и наркоманов и их отпрысков, изнасилованных и насильников, брошенных щенков и иглы в булках, плачь ангела и смех дьявола. Как же хотелось выдавить себе глаза и наконец ощущать что-то вновь, кроме одиночества. Но ничего у нее не получится, и Лина это прекрасно знала. Настало время стереть себе память навсегда.

Лес — место, где обитали ещё более дикие собаки. Без ружья туда никто не ходит, ведь не возвращался живым, но Лина пошла. А возвращаться она и не собирается. В лесу была дичь, а собаки, голодающие в городе, с удовольствием бежали в него, чтобы найти себе пропитание. Они жрали всё: птиц, белок, кошек, слабых собак, иногда объедали трупы людей. Туда никто особо не совался без надобности: уж лучше пусть собаки живут там, чем в городе, желая заполучить кусочек мяса. В лесу собаки не трогали горожан — горожане не трогали собак. Только если кому-то понадобилось зайти в это треклятое место, если понадобилось вступить на территорию самых диких и злых собак, то тогда, с ружьём на перевес, они тихо заходили в лес, стараясь не привлекать внимание бешеных тварей.

Он встретил Лину дружелюбно, кидая пушинки снега на ее седую голову. Сумерки сгущались, намереваясь оставить Лину в полной темноте. Но она и так находилась в ней всю жизнь, так что миг, проведенный в темном лесу — ничто.

Она шла, под ногами скрипел снег, этот хруст раздавался эхом в пустом лесу. На окраине никого не было — Лина пошла вглубь. Ее не пугали сумерки, темный лес и бродячая смерть где-то рядом, ее пугали люди и то одиночество, которое они в ней породили.

Ветки под ногами трещали, снег скрипел, а быстрое биение сердца было прекрасно слышно в полной тишине, в которой иногда, покачиваясь, скрипели деревья, будто угрожая свалится на голову. Вдалеке слышится собачий лай; они заселили лес, обратно превратились в волков.

И этот ужас, скрытый за пеленой леса, способен свести с ума безвозвратно, способен лишить разума и счастья. Способен…

Слыша хруст веток и эхо шагов, собаки принюхивались, зыркали черными глазами в поиске движения и прислушивались к шуму. Лина была совсем рядом, но из-за темноты не особо видела черные силуэты, мелькающие на горизонте.

Бешеные псы бегали по лесу, в поисках пищи. Но все остальные животные спрятались от них, тщательно избегая. Услышав совсем близко Лину, собаки в ту же секунду ринулись к ней, в диком порыве голода прыгали по сугробам. Они лаяли, их голос эхом отзывался в лесу, он звучал грозно, устрашающе. Вороны слетели с веток, как только услышали лай, упорхнули подальше от собак.

Она уже не пыталась убежать, хоть ей и было страшновато. Видя тварей с пеной во рту, что бежали к ней, она шла им навстречу, словно заколдованная, раскинув руки, будто для объятий. Снег скрипел, и этот хруст приближался, слышался все отчётливее и отчётливее. Лина уже чувствует во рту привкус горечи. Ее колени дрожат, сердце бешено бьётся, видя, как собаки оказываются совсем рядом с ней. Она теперь может в подробностях рассмотреть их окраску, их колтуны и раны, бешеные блестящие черные глаза и слюни, что текли из пасти. Лина отступает от них, но собаки рычат и всеми силами пытаются сказать о том, что ей осталось жить совсем немного.

Тут было больше шести тварей, и все были агрессивные, бешеные, голодные. Подступив совсем близко, собаки набрасываются на нее, под лапами хрустит снег, а лай и рык раздаются эхом в лесу. Самые голодные кусают ей ноги, пока все остальные пытаются запугать ее своим голосом.

Собаки рычат страшно, в яростном порыве сжимая челюсти на ноге, чтобы поскорее почувствовать свежую кровь. Нетерпимая боль заставляет Лину пинать собак, хоть как-то защищаясь, но это их лишь раззадоривает, они все крепче сжимают челюсти, громче лают. В диком азарте собаки разрывают влажную от крови ткань и приступают прокусывать кожу. Лина скулила, плакала, закатывала глаза от боли, махала руками, но не кричала. Она просто не хотела, чтобы на ее голос сбежались люди, помогли ей.

Лина все равно обречена быть загрызаной собаками, так почему она должна откладывать это на потом? Для чего, или кого? А уже и не для кого.

Собаки рвут ее плоть, мотают головой, чтобы причинить ей больше вреда, горячая кровь брызгает во все стороны. Боль становится невыносимой, ноги подкашиваются, и она наконец падает на холодный кровавый снег. Теперь и другие собаки присоединяются к пиру, хватая ее за волосы, за запястья и локти, смакуя ее кровь. Они кусают Лину за разные части тела, им мешала лишь кофта, которую они не могли раскусить. Собаки пачкали ее слюной, оставляли следы укусов на теле. Они рычали и клацали зубами, напивались ее кровью и зверели от вида мяса. Лина закрывала глаза от боли, закатывала их, ее тело сковали судороги, она уже не могла владеть конечностями.

Собаки глотают плоть, отрывают от кости, но они ждали это всю ее жизнь, потому были ненасытными сейчас и поедали ее все интенсивнее и интенсивнее. Лина уже не сопротивляется, ее тело обмякло, дёргаясь в такт биению сердце. Она лежала, сходя с ума от боли с каждой секундой. Но собаки кусали, мотали головой, отрывали куски, грызли кости и даже не думали помиловать ее.

Вот и наступала ее смерть, такая нелепая и простая. Твари глотали не прожевав ни куска ее плоти. Снег окрасился в ярко-красный, полностью прописался кровью. Воздух был холодным, металлический, Лина едва ли успевала дышать. Они пожирали ее, противно хлюпая пастью в кровавом месиве, отрывали куски все больше и больше. Они сожрут ее полностью, не оставят и косточки. Лина стонала, кусала губы и скулила, чувствуя сильные челюсти на теле, что прокусывали ее кожу насквозь. Но собак словно заводила ее боль. Они были уже сыты, но все равно продолжали убивать ее, продолжали кровожадно рычать. Твари загрызали ее до смерти, не думали оставлять ее в живых.