Одевшись таким образом, я одобрительно кивнула себе в зеркало и вышла к машине. «Девятка» моя, спотыкаясь на колдобинах, отправилась преодолевать раскисшие весенние дороги. Улица, на которой жила Шадрухина, находилась не очень далеко от центра, что порадовало меня. Машина, думаю, тоже осталась довольна: дорога была относительно сносной. Но все равно из-под колес разлетались по сторонам брызги, и пешеходы выказывали чудеса ловкости, с удивительным проворством увертываясь от мутно-серых капель.

Немного не доезжая до нужного мне дома, я остановила машину и отправилась дальше пешком. На плече у меня висел заранее приготовленный рюкзак, набитый необходимыми для частного детектива мелочами, вроде «жучков» или небольшого магнитофона, а также кое-каким тряпьем для объема. Можно было подумать, я только что сошла с пригородного поезда или автобуса.

Ноги разъезжались на раскисшем снегу, и я пару раз чуть не упала. Как же некоторые обходятся без машин в такую погоду? Появление дома под номером тринадцать, который я и искала, обрадовало меня несказанно: конец пути.

Во дворе царила суета: то тут, то там можно было увидеть заплаканные лица, кто-то вошел в подъезд с венком, перевязанным траурной лентой. На лавочках все места были заняты. А те, которые не уместились на них, топтались рядом, посматривая на прохожих и одновременно разминая ноги, стараясь не замерзнуть. Пожилые и совсем уж старенькие соседки высыпали из своих квартир, почитая долгом своим не пропустить такого значительного, происходящего во дворе события, как похороны, – ведь сегодня третий день со дня смерти Шадрухиной.

Я подошла к самой густонаселенной лавочке и наигранно наивно спросила:

– Вы не скажете, в каком подъезде шестьдесят четвертая квартира?

Вместо того чтобы ответить, бабушки стали проводить свою политику, выведывая необходимую им информацию.

– Никак, к Шадрухиным, дочка, приехала? – спросила маленькая и шустрая старушка, с глазами, окруженными веселыми лучиками-морщинками.

Никогда я не была в восторге от той части населения, которая находится на заслуженном отдыхе и от безделья заседает в импровизированной дворовой «Думе» – на лавочках возле подъездов, но эта старушка располагала к себе с первого взгляда.

– Да, погостить, пока в институт не поступлю, – словно ничего не зная, ответила я.

– Погости-ить? – удивилась моей неосведомленности бабулька. – Боюсь, не вовремя ты это затеяла.

– Почему?

– Так тебе что ж, не сообщили? Горе у Шадрухиных. Большое горе.

Я изобразила тревогу на своем лице и неуверенно поинтересовалась, что произошло. Старушка хотела было сразу выпалить будоражащую последние дни всех новость, но потом, верно решив, что меня это может сильно задеть, осторожно поинтересовалась, близкая ли я родственница Шадрухиным да по чьей линии.

Говорить, будто убитая мне близка, ни в коем случае нельзя было: тогда бабки могут побояться сообщать всю правду, чтобы не травмировать меня. А вдруг я слишком близко к сердцу приму новость, тогда ж меня и откачивать, чего доброго, придется. Да и с моей стороны нужно будет разыгрывать трагедию, а это сложнее. Поэтому я представилась так:

– Вообще я им двоюродной племянницей считаюсь.

Такое родство шустрой, с лучиками у глаз бабушке показалось вполне приемлемым, чтобы без опаски продолжить разговор. Она поправила берет на голове, довольная возможностью посплетничать с новой слушательницей, и поведала о смерти Шадрухиной и о том, что здесь не иначе как убийство. Я изо всех сил старалась изобразить расстроенный вид, но в меру. Будто я не столько досадовала по поводу смерти двоюродной тетушки, сколько по поводу обломившегося бесплатного жилья. Лица старушек немного картинно опечалились.

– Как же так могло случиться? – спросила я, поглощенная своим «горем».

– Откуда ж нам знать-то, дочка.

Чувствовалось, что обитательницы лавочек раскрывать свои секреты не сильно стремились, но на этот случай у меня имелся один прием, который со старушками практически всегда срабатывал. Нужно было бросить ложную информацию, причем такую, чтобы она несколько расходилась с их знаниями по этому поводу. Только тогда отстоять собственную точку зрения старушки почтут своим долгом. А мне остается делать вид, будто я думала так лишь по неведению и не откажусь услышать истину из достоверного источника, каковым и является собравшаяся компания.

– Мама говорила, она красавица была, и за нею всегда хвостом ходили мужчины. Может, какой приревновал?

Предположение было довольно-таки наивным, тем более что я вообще представления не имела, как выглядела Шадрухина. Она могла оказаться и крокодилом в юбке. Но в данной ситуации именно такая версия должна была сработать, поскольку собеседницы мои, несмотря на свой неопределенно далекий от молодости возраст, все еще оставались женщинами. А редко какая женщина согласится с тем, чтобы при ней хвалили внешность другой, даже если та действительно достойна похвалы.

– И-и, – протянула старушка с лучиками и шмыгнула носом – хотя на улице и стояла оттепель, но сидеть на лавочках было еще холодновато, – не спорю, может быть, лет двадцать назад мужики по ней и сохли, но последнее время разве что слепые на этакую красавицу позариться могли. Да и не в том возрасте Светка была. Это вы, молодые, из-за любви то с мостов прыгаете, то таблетки глотаете, а здеся другая причина оказалась.

– Какая же? – жадно слушая, спросила я.

– Знамо какая – деньги, – без тени сомнения вставила в разговор бабуля, стоявшая у самого края лавочки. За время беседы она несколько раз порывалась что-то сказать, но все время ее перебивали. – Думаешь, твоя тетка просто так разбогатела? – немного понизив голос, сказала она и многозначительно кивнула головой в неопределенную сторону.

Я на всякий случай пошарила глазами в районе кивка, но ничего примечательного не обнаружила. Окололавочный народ одобрительно закивал. Кажется, начинало что-то проясняться. Я навострила уши и продолжила игру:

– А что?

– Что, что, – передразнила меня собеседница, – деньги-то, милая, на деревьях не растут и с неба тебе на голову не сыплются, а потому ни с того ни с сего, сама понимаешь, появиться не могут. А тут ходила Светка, как мы, голозадая, ветер в кармане гулял, и вдруг на тебе: фирму открыла. Вот теперь и соображай, откуда у некоторых деньги берутся, если их потом при загадочных обстоятельствах убивают.

– Да что ты мелешь, – возмутилась довольно молодая для своей компании женщина, по-видимому редко появлявшаяся в районе лавочки, – парнишка пьяный ее прирезал. Видно, с перепою не в ту квартиру забрел, а Светлана Георгиевна подумала, что воры.

– И зачем же он тогда возвращался? – хитро прищурив глаз, спросила прежняя старушка. – Вот рассуди сама, – входя в раж, обратилась она ко мне, ища поддержки. По всей видимости, среди своих подруг бабка уже сотню раз обсудила эту тему, приобрела сторонников и, может быть, противников, а теперь старалась еще и меня обработать и привлечь на свою сторону. – Я живу в соседней квартире и сплю чутко, мышь не пробежит. И в ту ночь я, значит, легла пораньше, часов в девять, потому как голова разболелась и ноги крутить стало. У меня их всегда крутит, когда погода меняется. Легла я, значит… а кровать-то моя у самой той стенки, что общая у нас с Шадрухиными… и слышу: Светка чавой-то там кричит, за стеной-то. Мне ж, конечно, до ее жизни дела мало. С кем она ночи проводит, мне без надобности знать, только муж-то ейный в командировку уехал. А кроме Светкиных криков, еще и мужские голоса слышны были. Смекаешь?

Я еле удержалась от соблазна спросить у нее, сколько их было, мужских голосов, но перебивать сейчас такую хорошую рассказчицу ни в коем случае не следовало: могла замолчать насовсем, обидевшись.

– Я ухом-то прижалась к стенке. Слов разобрать нельзя было… и то, не молодая, ухи уж не те… но поняла: ругались они, и ругались шибко. Верно, чего не поделили. А потом замолкли, я уж думала, совсем ушли. Заснула, значит, я. И так хорошо, крепко уснула. И сон какой-то увидела… – Старушка сморщила лоб, припоминая, что же ей привиделось. – Точно, был сон, – так и не вспомнив, какой именно, заключила она. – А потом слышу – шумят на лестнице. Пьяные какие-то, и к Шадрухиным. Я и проснулась. Только поздно встала, в «глазок» уже ничего не видно было. Да. Пошумели они еще немного в квартире, и потом двое тихо так вышли. А третьего забыли, значит, а может, специально оставили, чтобы самим не отвечать.