Джек заскрипел зубами, сунул руку в карман куртки, выудил какую-то бумажку и швырнул ее на стол.
Квитанция штрафа за стоянку в неположенном месте.
Что до меня, то я мог бы назвать мой день вполне успешным. Из восьмидесяти с лишним предметов в моем списке я сумел приобрести целых шесть. Они лежали в сумке у моих ног. Шесть бутылок рома. Я отыскал тайного торговца спиртным, который еще не успел разбогатеть и готов был унижаться до сделок с покупателями. Дельцов, подобных ему, в Сент-Джонсе сыщется не много.
Поскольку большая часть того, что нам требовалось для шхуны, в Сент-Джонсе отсутствовала или нам не удавалось вырвать желаемое из цепких рук торговцев, мы научились делать то, что делали жители ньюфаундлендских портов на протяжении веков: мы начали импровизировать. Енос был в этом непревзойденным мастером. Когда нам понадобились вант-путенсы – железные полосы для закрепления вант, он набрал железного лома со старого разбившегося парохода и колотил по холодному ржавому металлу, используя в качестве наковальни валун, пока не изготовил очень даже сносные вант-путенсы. Детали помельче он делал из того, что ему удавалось найти в бесчисленных, пропитанных тресковым жиром ящиках, которыми заставлены рыбные склады всех рыбаков, – ящиках, хранящих всякий хлам, копившийся из поколения в поколение на случай, если он вдруг понадобится.
Порой нам приходилось отправляться на поиски в дальние места. Полый саркофаг, который Енос воздвиг на палубе, символизировал каюту – но без единого отверстия, которое пропускало бы свет, так что внутри было черно, точно в бочке с патокой. После долгих розысков мне таки удалось обнаружить в Сент-Джонсе торговца, который сквозь зубы сознался, что мог бы продать мне иллюминаторы – семьдесят пять долларов штука, – если я не против подождать шесть месяцев, пока он выпишет их из Англии. Поскольку я был против, выручил нас Оби.
В дальнем конце Южного берега на полуострове Кейп-Пайн у Оби были родственники. Кейп-Пайн – мрачный каменный язык, который далеко вдается в океанские пути. Он окаймлен рифами, а от морских валов его защищают гранитные обрывы. Он хвастает двумя населенными пунктами – крохотными поселочками, которые чудом лепятся на этих обрывах. Как тамошние люди добывают свой хлеб насущный, на первый взгляд кажется тайной: ведь у них нет гаваней, а стаскивать свои лодки с крохотных пляжей они могут лишь изредка – такие гигантские волны обрушиваются на эти берега. Однако жители Сент-Шоттса и Сент-Шорса (изначально Сен-Жака и Сен-Жоржа) живут припеваючи. У них весьма доходное занятие, хотя с посторонними они его не обсуждают. Правду сказать, посторонние не встречают в их бухтах радушного приема и им даже может угрожать опасность.
Дело в том, что обитатели Сент-Шоттса и Сент-Шорса в течение многих поколений зарабатывали себе на жизнь, устраивая кораблекрушения. В более вольные времена они посвящали этому высокому искусству все свое время. Бесчисленные корабли гибли у их берегов из-за досадной промашки своих капитанов, не сумевших распознать, что огонь, по которому они держат курс, вовсе не маяк Кейп-Рейс (двадцать миль восточнее), а лишь его превосходная имитация.
«В смерти жизнь!» – как, бывало, возглашал священник с обрыва, откуда он указывал своим прихожанам, как способнее снять груз с судна, которое разбилось, потеряв всю команду, на коварном прибрежном рифе.
Теперь, разумеется, славному духу вольного предпринимательства, находившему выражение в использовании фальшивых маяков, положен предел. Тем не менее все еще находятся суда, совершающие роковую ошибку без помощи со стороны и садящиеся на рифы Кейп-Пайна. Такие суда и их груз по закону принадлежат тем, кто их застраховал, но обитатели Сент-Шоттса и Сент-Шорса не соблюдают этого закона, как, подозреваю, и все прочие.
Мы с Оби отправились туда на «Страстоцвете» и ни на каком другом судне никогда туда не добрались бы, ибо почти на всем пути дороги вообще отсутствовали. Наше прибытие вызвало сенсацию: не только люди следили за нами из-за занавесок каждого дома – их примеру следовали круглые черные глаза длинноствольных ружей, предназначенных для охоты на тюленей, но пригодных и для разных других целей.
Оби вылез первым, был тут же опознан, и нас сразу же окружили толпы могучих великанов, которые говорили на языке, абсолютно мне непонятном, хотя к этому времени я уже немножко разбирался в ньюфаундлендских диалектах.
Однако язык не всегда так уж важен. Когда мы выгрузили несколько бутылок рома, выяснилось, что мы говорим на вселенском языке. Ночь мы провели в Сент-Шоттсе после короткой экскурсии в Сент-Шорс, и все это было чудесным сном, волшебной переброской во времени в более суровую и буйную эпоху. Например, одна старуха показала мне шкатулку красного дерева, до краев полную золотых монет, в том числе старинных испанских. Как я узнал, почти у всех в обоих поселках имелись такие же сбережения, укрытые в тайниках среди голых скал, – подстраховка в ожидании того дня, когда современные навигационные приборы наконец лишат этих людей возможности честно зарабатывать на жизнь в традициях своей семьи.
Когда наутро мы отправились домой, «Страстоцвет» был нагружен по самую ватерлинию. Мы везли восемь иллюминаторов, один из которых, двадцати дюймов в диаметре, с бронзовой рамкой, весил, наверное, фунтов сто. Везли мы еще столько бронзовой и медной арматуры для палубы и каюты, что ее должно было хватить на все наши нужды.
Кое-кто обзывает обитателей Сент-Шоттса пиратами. Возможно, они и правда пираты. Однако, если мне придется выбирать между пиратами Сент-Шоттса и пиратами Сент-Джонса, я знаю, кого выберу.
Большинство обитателей Южного берега тоже не скупились на помощь. Они и их предки веками зависели от милости торговцев, так что им было известно, с чем нам пришлось столкнуться, и они сочувствовали нашей нужде во всем.
И первым – Монти Виндзор, участливый человек с мягкой речью, который жил в большом, с многочисленными пристройками доме на крохотном, почти обособленном полуострове в Аквафорт-Харбор. Дом был и внушительным, и красивым, когда Виндзоры построили его двести лет назад, но теперь выглядел серым и грустным. Монти Виндзор был чуть ли не последним в Аквафорте, носившим эту фамилию. Он показал мне семейную Библию, в которой записывались даты рождения и смерти всех Виндзоров, начиная с 1774 года. Из мужчин мало кто умер в своей постели. Большинство погибло в море: одни – как рыбаки, другие – как матросы, третьи – как китобои, а некоторые – как корсары. Фантастическая старинная книга, поля которой были покрыты записями отнюдь не религиозными, но равно полезными.
В заключении Книги Чисел кудрявые выцветшие строчки излагали рецепт излечения «душилки» (дифтерита). Пациент должен был выкурить глиняную трубку, набитую пенькой (растрепанными волокнами смоленой пеньковой веревки), предварительно вымоченной в сере. Выкурив это зелье, он (или она) должен был выпить пинту черного рома прямо из бочонка.
Современные светила медицины презрительно фыркнут, но, по-моему, вирус или бацилла, способные выдержать такое лечение, – это уже какие-то суперсупермикроорганизмы. С другой стороны, любой человек, будь то мужчина, женщина или ребенок, оставшийся в живых после такого лечения, в любом случае изначально мог не опасаться никакой заразы.
Поколения Виндзоров держали завод для переработки китового жира, фабричку, где засаливалась рыба, и много больших рыболовных шхун, но теперь все это ушло в прошлое и остался только лабиринт обветшавших зданий на берегу бухты. Здания эти хранили память о былых эпохах, но, кроме того, они хранили всяческие сокровища для таких, как мы. Там мы извлекли на свет божий огромный двухлопастный медный винт, сделанный явно полвека назад, но точно подошедший к нашему моторному отсеку. Мы нашли десятки блоков для трехмачтовых шхун и достаточно блоков поменьше для нашего бегучего такелажа. Скобы, кофель-нагели, гаки, храпцы – ну чуть ли не все, что нам требовалось, – только и ждали, чтобы их обнаружили в пыльных углах виндзоровских зданий.
