И каждый встречал его приход по-своему. К каждому, стуча прохладной рукой звонкого сквозняка, приходил он, словно давний дух родственника. Кто-то открывает дверь шире, позволяя ему пройти к праздничному столу, освещенному группками свечек. А кто-то с громом захлопывает дверь перед самым его носом, заставляя духа ютится у окон, поглядывая на домик из-за прохладного стекла.
– Ты не понимаешь! – Вейн скакала у братца, скребущего тропки граблей. – Это очень важно! Тебе не придется больше одевать мантию, когда идешь на рынок!
– А мне и так не придется, – веерная грабля проскрежетала по плитам, шурша свежей листвой. – Ты на рынок ходишь и весело повиливаешь хвостиком.
Девочка надулась, взмахнув руками.
– Не правда!
– Правда, – и рука всунула ей граблю. – Займись делом.
– Сам занимайся – она отпустила граблю, не долго балансирующую на прутиках и вмиг обрушившуюся на чей-то монумент.
Марька, неловко топая на своих двоих, подошла к ограде, подтягивая граблю. Она отбросила ее в сторону, рассматривая мемориальный камень. Холодные, но блестящие вязью серебристых прожилок, рамки его были аккуратно выточены, словно деревянная рама картин неизвестного художника. Перевесившись через железную ограду, девочка всмотрелась в выточенные витиеватые буквы.
– Пекалла? – она с недоумением взглянула на, угрюмо скребущего дорожки, Кардо.
Смягчившись, брат проронил улыбку, незаметно кивнув.
– Пекалла, верно, – и продолжил с непроницаемым выражением лица скрести груды листьев, собирая кучку.
Вейн, обдумав, наконец возразила:
– Ну хорошо, это будет важным для жителей Преки! – но собеседник не поднял головы. – Это будет важно для тех людей-котов, кентавров и всех остальных, кто скрывается среди однообразной толпы. Лурбук пасет овец только потому, что когда-то его предки убедили дать селянам возможность оркам пасти браштеранов, и они победили миф о том, что их род сожрет все до одной, – копыта простучали по плитам, и она выстроилась прямо перед усердным работником, собиравшим листья в льняные пакеты. – Это все ничего?
Марька подождала, указав на мраморный камень, пролепетав:
– А кто она?
Кардо замер, повернувшись к младшей сестре
– Она пекарь, Марьк, – завязав мешок, он поднял сестру, усадив на небольшое, пятнистое лошадиное тело. А когда маленькая наездница крепко ухватилась за темную рубашку, мальчик подхватил мешок и граблю и направился в сторону инвентаря. Уложив мешок рядом, он отошел к новому месту, засоренному ярким всплеском листьев.
– Может, не стоит тратить время? – спросила Кейсп.
О, нет! Эти слова всегда воздействовали на Вейн как активатор в химической реакции, заставляя мысли в голове не завертеться быстрее, а вспыхнуть огнем. Она подскочила на копытцах, каждый из которых пытался раздробить каменные плиты. Она разъяренным быком встала перед братом. Замечательно!
Марька, растерянно глядя на противостояние, попыталась разрядить обстановку:
– А мы пойдем к ней в гости? К пекалю?
– Нет, она живет далеко, – худая рука медленно потянулась к сестре, удерживая ее на спине. Расставив копыта, Кардо молчал.
Марька, словно почуяв запах разогретого пороха, предусмотрительно перекинула ножки, скатившись со спины брата, неловко топая к Кейсп.
– Тебе плевать? – рука направилась в сторону грабли, но Кардо быстро убрал ее с пути, не дав выбить из рук. – О, все выучил? – в холодном воздухе отдался стук надвигающейся фигурки. – А правила общества выучить ты забыл.
– Вейн, успокойся. Ты борешься за глупые и несущественные вещи, – прутья веера клацнули. Мальчик развернулся, поспешно обходя сестру, но холодная рука схватила запястье.
– Тебя не волнует общество, а как насчет ее? – и девочка указала на Марьку, бродящую у монументика под руку с Кейсп. Маленькая девочка показывала на надписи. «Пледставляешь, это пекаль! – и Кейсп уверенно кивала ей. – Она живет далеко. Но когда-нибудь я обязательно навещу ее. Ласкажу о своих иглушках, о цветочках, котолые папа создает. Хочешь ласскажу как он их делает?» – Представь, – продолжала Вейн. – она подрастет, пойдет в школу, а дети будут смеяться над ней только потому, что она из такой семьи. О! А если узнают… – в холодном воздухе прошелся шепот. – «Девочка из детского дома!» – она отошла от брата, отпустив руку. – Ты этого будущего для нее хочешь?
Потерев запястье, отложив граблю на ближайшую ограду, Кардо только покачал головой.
– Не делай за меня выводов. Если хочешь изменений – иди к Графии. Я здесь не помощник и единственно что могу сделать – это проследить за выполнением плана. Это все, – и подхватив инструмент, он вновь подошел к дорожкам, сгребая в кучки, горящие пламенем листья.
Вейн растерянно взглянула на Кейсп. Она расхаживала у захоронения с Марькой за ручку. Кейсп только пожала плечами. Высвободив руку из хватки Марьки, она присела на корточки, помахав ей ручкой, обещая еще увидится и поднявшись, взмахнула Вейн рукой.
– Мне нужно идти! Не волнуйся, давай увидимся через день, я поговорю с Грушей! – и выбежала по многовековым тропкам. Скрипнула стонущая решетка. Кейсп исчезла.
Промозглым шепотом алый боярышник рассуждал, предупреждал, делал выводы где-то вдалеке, над новыми могилами. Рассказывал о жизни и, в еле уловимых рассказах, напоминал каким был зеленым, неловким, молодым и как обошлась с ним жизнь, окрасив багровым цветом воспоминания, полные стыда и самобичевания. Ветер срывал сухие листики слез, опадающие на плиты. И слышались бубнения Кардо, стукнувшего граблей по земле: «Ну что такое?»
Ветер грубо толкнул ее, бусинки косы тоскливо звякнули, и Вейн всем весом обрушилась на спину брата, обхватив его в крепких объятиях. Мальчик лишь только повернул голову с искренним сожалением глядя на нее, прижав ее ручки.
– Ну что на тебя нашло?
Она молча взглянула на него, задумавшись.
– Что-то странное.
– Лебята! – Марька, совсем позабыв о сбежавшей подружке, пытаясь поспеть за бегущими вперед ножками, размахивая ручками с топотом прибежала к ним, обнимая высокие копытца. – Я с вами! – и она задрала к ним маленькое, смешное, но аккуратн6ое личико, радостно улыбаясь.
– Ну конечно с нами, – улыбнулась Вейн, посадив ее к себе на пятнистую спину.
И Марька обхватила одной ручкой голубую рубашку Вейн, а другой дотянулась до серой рубахи Кардо, пока мальчик не придвинулся ближе. Тогда она вновь радостно взглянула на них.
– Теперь мы обнимаемся вместе!
И боярышник, утерев слезы и заглушив всхлипы, замолчал, вдыхая прохладный воздух мира, который покинули солнечные лучи. И ничего он больше не сказал, созерцая их воссоединение и восстановление здравого разума над бедными, изрезанными мыслями. И глубже вздохнув, он только протянул к ней иссушенные пожилые руки. «Будь осторожнее».
– Да! Мы долго все это готовили, все-таки ты уезжаешь на ярмарку! – Амбри подняла глиняную кружку, сияющую в теплом свете, шероховатым печеным боком. – Может еще что-нибудь в дорогу соберешь?
– Конечно, – мама, улыбнувшись, подняла свой бокал.
Тот, делая вид что совсем не причастен к этому безумному празднованию, лениво поднял кружку. Кейсп, выпрямившись за столом, легонько клацнула по кружке матери. Амбри яростно, с вызовом ударила кружку Тота. Он стукнул по маминому бокалу, и комната наполнилась громом, наполненным треском костра, который восторженно раздувал Каспер. У камина ютилась тарелка с кексом из тыквы и пенящейся кружкой сидра, а дымок трубочиста разлетался по помещению с радостными возгласами.
Как заезжено. И так каждый раз. Кейсп подперла щеку рукой, расправив юбку темно-синего платья, рассматривая поднимающиеся пузырьки сидра, словно золотые монетки.
– Не понимаю только, зачем ты создала столько шума, – Тот меланхолично поглядывая в стакан, водил пальцем по кромке. – Мама уезжает каждые три месяца.
– Ну как, – Амбри выпрямилась, взмахнув руками. – это же событие! Весь мед, что мы гнали и все соты что вырезали, наконец продадутся! Именно эти ярмарки позволяют получать больше чем обычно.
