– Ты же помнишь мультик?

Все равно пришлось ехать к врачу. Как будто это не сразу ясно было. Лучше бы сначала съездили, а потом уже меня красили. А то все пялились.

Поход к врачу маму дико бесил.

– Что за идиотизм? Тащить больного ребенка по морозу!

– Мама, ноль на градуснике, – сипел я.

– В голове у них ноль!

Ехать пришлось на автобусе, потом сидеть в очереди. Опять все пялились на мои зеленые горошины. Только одна бабка подмигнула. Похожая на бабу Ёгу.

Докторша спросила адрес. Я сказал, что мы из России. Она кивнула: «На твоем зеленом лице все написано». Ей нужен был здешний адрес. Она велела объяснить маме, что передала данные в аптечную сеть и нам в любой аптеке все выдадут. И мазаться зеленкой не надо. Так здесь не делают.

Мама злилась.

– Я понимаю хорошо! Говорю нехорошо.

Мама, когда ей нужно было выйти в какую-нибудь контору, всегда начинала страшно злиться. И часто брала меня с собой. Если она чего-то не понимала, я был тут как тут.

Зеленка нас выручала не раз. Когда я всадил себе в ногу полтопора в гараже, и еще по мелочи. Здесь по зеленым лицам и ногам врачи сразу наших вычисляют. В зеленке – значит, русский. Почему-то ее тут не продают, а ведь она реально полезная. Вон у Руплы только так ее юзают, по любому поводу.

Когда мы остались без мамы, я не доставал зеленку. Пузырек просто стоял в душевом шкафчике.

Пушкина я выкопал в мамином шкафу. Это была единственная книжка на русском языке в нашем доме. А тряпку с маками нашли возле ее сумки, которая осталась лежать на берегу. Вместе с юбкой, тоже в красных маках. У нас в округе цветы попроще – ромашки, иван-чай. А она любила, чтобы большие и яркие. И пахучие. Там были еще какие-то вещи. Толстое махровое полотенце. Бутылка воды. Я слышал, что кошелька и документов в сумке не нашли. Спасатели переговаривались, может, взял кто с места происшествия. Но здесь мало кто ходит, тихий район.

Эта ее тяга к уединению. У нас давно было заведено: я ухожу гонять с Руплой, а она идет к реке загорать и купаться. От дома это два шага. Не два, конечно, но идти минут пятнадцать. Наш район упирается в лесок. Проходишь дальше по тропинкам – наткнешься на пляж. Речка, как специально, делает петлю, а может, первые поселенцы вырыли тут себе запруду. Но если не хочешь вместе со всеми сидеть на пляже, тоже не беда – речка длинная. Вдоль берега есть немало мест, где можно примоститься под кронами. Никто тебя не потревожит. Валяйся, купайся один, раз уж так тебе взбрело в голову. А можешь даже и рыбу поудить, таких любителей тоже хватает.

Река у нас довольно мелкая и холодная, с бурным течением. Спасатели прочесывали дно. Я слышал, что они говорили. Говорили, что утонуть тут сложно. Чтоб ни за что не зацепиться. Чтоб не прибило к берегу. Один спасатель думал, что я не понимаю, и делал намеки: мол, зря ищем, искать нужно вообще в других местах.

Я знал, к чему он клонит. И за эти намеки мне хотелось его убить.

Хорошее тогда выдалось лето, жаркое. Пару раз я видел, что к маме, в эту ее прятку под деревьями, подваливает один неприятный крендель. У кренделя выделялась надутая верхняя губа. От этого меня не покидало ощущение, что маленькие щекотные усики у него торчат не только наружу, но и внутрь.

Они болтали, а мама смеялась высоким голосом. Жмурилась, улыбалась одной стороной рта, показывала свой остренький клычок. Она всегда так делала, когда к нам заходил кто-то посторонний.

Крендель тоже жмурился, прятал в густых ресницах маленькие глазки, похожие от этого на репейники, что-то мурчал. Завидев меня, он ничуть не смутился. Легко коснулся виска пальцами, сложенными в конфигурацию «чурики». И выдал мне с ходу на ломаном русском: «Кадела?» И бочку бессвязной ругани, почти без акцента, чем очень насмешил маму. Мне за такое она влепила бы подзатыльник. Но крендель же взрослый, ему можно.

«Кадела». Вот упырь. Думает, это прикольно – сказать пару нехороших слов на русском. Придурок.

– Ну, где твой Рупла сегодня? Когда надо, его нет. Давай, прокатись с ним, чего же ты? Ты же хотел с ним сегодня прокатиться, – неожиданно сказала мама.

Ничего такого я ей не говорил. Но развернулся и поехал до Руплы. Он вскоре должен был уехать на месяц к родне в Россию. Мы решили сгонять до «Макдоналдса», взять по молочному коктейлю. Я поехал попросить у мамы денег.

Этот упырь сидел, впившись в ее шею. Я лязгнул великом.

– Амиго, кадела. – Он заулыбался мне во все зубы, ничуть не смущаясь.

С его белых зубов кровь почему-то не капала. Мама смотрела мне куда-то в шею и закрывала пальцами свою.

– Чего тебе? – нервно спросила.

– Говорю же – мы с Руплой…

– Да езжайте вы куда хотите. Ты как маленький! Все спрашиваешь разрешения.

– Халош парень, халош парень, – залопотал этот идиот на финском с диким акцентом. Он говорил на всех языках, как я понял. Набор из десятков простейших слов – и он мог объясниться со всем миром.

Мама крутила в руке длинные розовые бусы, оттягивая их с шеи, как будто они душили ее. От этих бус ни он, ни я не могли оторвать глаз. Неожиданно для себя я даванул ее колесом. Просто великом наехал, кажется, на ногу.

– Ауч!

Она сердито замахнулась на меня бусами.

– Сима, в чем дело? Больно же!

Она запросто ловила со слуха иностранные словечки. Только по-нормальному говорить не хотела. Я сказал «ни в чем», сел на велик и уехал.

– Чтоб был дома, когда приду! – крикнула она вслед.

Ага, прямо. Она все равно не явится, пока отец с работы не вернется. А при нем пусть попробует пикнуть.

Когда я пришел, она готовила ужин и ко мне даже не обернулась.

Я нарочно грохотал на кухне тарелкой, кружкой.

– Ты что не видишь, какой он мерзкий?

– Ты о чем вообще?

– Сама знаешь.

– Глупости какие. Это не твое дело.

– Он тебя дурит, ты и рада.

– Замолчи.

– Не ходи больше туда. Если пойдешь – я скажу отцу.

– Ну Симочка, ну что ты. Никуда я больше не пойду. А пойдем мы с тобой завтра вместе в пиццерию…

Дальше она порхала, щебетала, брала меня за руку. Она это умела. Быть любимой. Чтобы все ей восторгались. И мы на самом деле ходили в пиццерию на следующий день. Мы ели пиццу и смеялись. Я обещал, что ничего не скажу. Чтобы ничего не портить. Она сказала, иначе отец очень расстроится. Зачем расстраивать отца?

На том месте я нашел зажигалку. Наверняка того типа. Красную с золотыми иероглифами. Я пытался гуглить, что значит эта надпись. Мне вылезало только название отеля в Макао.

Не только я, там все тогда что-то искали. Отец не хотел, чтобы я там находился. Но я просто не дал себя увести и все. Был на глазах у него, просто сидел или стоял в отдалении. Не знаю, чего я добивался. Что мне вынут ее из реки и вернут? Не помню, о чем тогда думал. Наверное, мне казалось, что если я повернусь и уйду, то все кончится навсегда. Я останусь – без нее – навсегда.

Спасатели прочесывали реку. Пришли какие-то люди с базы по соседству. Они вызвались помочь, потому что река протекает и по их территории. Какая-то секретная база, мы так и не поняли, что там. Они были одеты в белые широкие костюмы и походили на муми-троллей, как будто собрались на веселое представление. Не хватало зонтика, красной сумки, цилиндра.

Может быть, в такие моменты взрослые ведут себя по-другому. Они уводят детей, поручают их заботливым социальным работникам. Те разговаривают добрыми спокойными голосами, понимающе кивают, дают теплое питье или предлагают: посмотри мультики. Но я точно знал, что не хочу понимающих голосов и теплых мультиков. Я хотел стоять и смотреть на реку. И мой отец понял это. Он не обычный взрослый. Он сам был спасателем. Спасатель Койвунен, позывной «береза»[19]. Думаю, он лучше других в этом разбирается. Когда все случилось, он перестал быть спасателем, ушел в диспетчеры, чтобы больше времени проводить с семьей. То есть со мной.