Лишний раз похвалил себя, что не пил последнюю неделю ни капли, завернул на парковку больницы имени Григория Хаусова, где работал вот уже три года неврологом. Оперировал редко, но бывало, по замене, чаще всего занимался пациентами стационарно, а также восстановлением после трагических происшествий, где была необходима усиленная работа.

При входе меня уже ждал друг.

– У мальчика перелом тазобедренного, осколочное ранение в левом боку и сильное сотрясение. Кровотечение еле остановили. Операцию проводят, но переливание нужно, надо торопиться.

Всё это он мне рассказывал на ходу, ведя меня лабораторию, где у меня взяли кровь. Уходить мне не рекомендовалось, потому что есть вариант того, что потребуется прямое переливание. С учётом повреждений, у мальчика мало шансов на полное восстановление, но пока рано делать выводы. В любом случае он станет моим пациентом, так что я сделаю всё, чтобы он смог нормально жить дальше.

Начались долгие часы ожидания, при которых я словно на иголках ждал хоть каких-то новостей. Не понимаю почему, но судьба мальчонки меня почему-то очень волновала. Я в глаза его не видел, но уже переживал всей душой. Спустя почти два часа, вернулся Миха.

– Мальчишку перевели в реанимацию. Переживёт эту ночь – жить будет. – Произнёс друг, плюхаясь на сиденье около меня, а у меня тем временем словно камень с души свалился.

– А где его мать?

– Она в двадцать седьмой. Пока в себя не приходила. Ленка сказала бы…

– Надо посмотреть.

Я решительно поднялся и направился в отделение. Не знаю, что мною двигало, но необходимость проверить эту девушку росла во мне с геометрической прогрессией. На подходе к этажу услышал крики и гомон в районе палаты двадцать семь. Заглянув, застыл, так не войдя внутрь.

Девушка-блондинка с огромными глазами, с поцарапанным лицом, медленно сползала на пол, а из её раны на боку сочилась кровь. Она всё время звала сына по имени, пытаясь выпытать, что произошло, не обращая внимания на то, что истекает кровью.

Поразительно, насколько сильна любовь матери к ребёнку, что даже невзирая на происходящее, единственное, что её волнует, это ОН, а не она сама.

Взяв себя в руки, пробился к ней, подхватил на руки и уложил на койку.

Лёгкая, словно пушинка…

Практически бессознательный взгляд, который она мне подарила, был мне смутно знаком, но я никак не мог поймать мысль за хвост.

Успокоив пациентку, я ещё долго смотрел на её лицо, силясь вспомнить, откуда же я её знаю, но в голове не было ничего, кроме огромных голубых глаз…

– Вы в курсе, Екатерина, что вы моя самая буйная пациентка? – с улыбкой спросил Смирнов, раскрывая мою карту и всматриваясь в содержимое. – Ваши показатели медленно, но верно приходят в норму. У вас многочисленные ушибы и повреждения, но всё заживёт, не успеете и глазом моргнуть. А вот с вашим сыном не всё так просто…

Тон, которым он закончил разговор, заставил меня дёрнуться, но я снова плюхнулась на подушки, зарычав от злости.

– Вы всегда так пациентов содержите? Отвяжите меня!

– Что вы так нервничаете? – ещё шире заулыбался этот гад, поднимая руки в примирительном жесте. – Вас обездвижили для вашего же блага. Последняя ваша попытка встать на ноги и отправиться к ребёнку, заставила нашего хирурга снова вас зашивать.

Мы упрямо уставились друг на друга, только я с раздражением, а в глазах Смирнова плясали смешинки. Противостояние длилось недолго. Нарушил молчание он, осторожно поинтересовавшись:

– Я отстегну ремни, если вы пообещаете не убегать и слушаться меня. Тогда я смогу посадить вас в кресло и отвезти к сыну. Договорились?

Я не могла сопоставить свои воспоминания и того, кого я видела перед собой. Мужчина, который практически уговаривал меня в данный момент, меньше всего походил на того мерзавца, которого я помнила. Тяжело вздохнув, я кивнула и притихла.

Мужчина подошёл ближе и принялся расстёгивать ремни, периодически поглядывая на меня. Его внимание раздражало. Слишком уж он спокойный для того, кто встретил девушку, которую унизил много лет назад и которая с позором сбежала, так и не появившись больше в универе.

– Вы что-нибудь помните об аварии? – ворвался в мои мысли голос Смирнова.

– Я помню всё.

– Полицейские приходили, пока мы их отправили отсюда подальше, но рано или поздно придётся поговорить. – Осторожно заметил он, отстёгивая мою левую руку.

Меня словно током прошибло, когда его пальцы коснулись моей руки. Но память услужливо подкинула мне воспоминания о моём позоре, и трепет исчез, так и не успев даже освоиться. Мгновенно захотелось отодвинуться подальше от мужчины, который, кстати, заметил моё поведение и странно на меня покосился. Благо ему хватило ума не задавать мне вопросов.

– Я юрист. Я знаю, как разговаривать с представителями правопорядка. Не переживайте. – Отрезала я, смазывая неловкий момент.

– Ого. Серьёзная у меня пациентка. – Пошутил Смирнов и скрылся в соседней комнатке.

Я даже не подозревала, что в этой палате есть ещё комната. Настолько мои мысли были заняты состоянием Мишки, что рассматривать интерьер мне хотелось в последнюю очередь. Что-то зашуршало, громкий стук и в открытой двери появилось инвалидное кресло, которое Смирнов подвёз прямо к койке. Обойдя его, мужчина протянул ко мне руки и выжидающе уставился на меня.

Моему недоумению не было предела.

Он что, хочет, чтобы я позволила ему взять меня на руки? С ума сошёл?

– Екатерина, я понимаю. Современный мир, независимость и прочее, но у вас дырка в боку, где наложено много швов. Ваши ноги вас не слушаются из-за сильного ушиба и, как следствие, отёка. Не советую я вам самостоятельно передвигаться. Уж пересильте себя и позвольте мне вам помочь. – Устало проговорил Смирнов, и я вдруг заметила то, что не замечала до этого.

Бледность лица, мешки под глазами, залёгшие морщинки, лёгкая щетина. Он явно не ночевал дома… Он вообще спал?

Вздрогнула ещё раз уже от собственных мыслей.

Зачем мне вообще задумываться над его состоянием? Пошёл он в ж…

– Мы теряем время. – Уже с раздражением прозвучало.

Тяжело вздохнув, я протянула руки к Смирнову, который мгновенно потянул меня на себя, осторожно усаживая в кресло. В его действиях не было ничего предосудительного, но моё тело предательски отреагировало на прикосновения… Ненавидеть его издалека было гораздо проще, чем когда он вот такой.

– Спасибо. – Выдавила я, молясь про себя, чтобы не покраснеть.

– Рад стараться. Ну что, едем?

Раздражение из голоса Смирнова пропало и меня уже довольно бодро повезли по коридору, ловко маневрируя между каталками и снующими медсёстрами. При подъезде к дверям, над которыми было написано «Реанимация», сердце пропустило удар.

– Всё совсем плохо? – тихо проговорила я, стараясь сдержать истерику.

В ответ тишина. Раздражающая, давящая и нагнетающая. В моём состоянии и так сложно было держать себя в руках, а молчание Смирнова было, словно серпом по сердцу. Внезапно мы остановились около стеклянной двери, сквозь которую хорошо было видно одну-единственную кровать. Сердце сжалось до боли, при виде открывшейся мне картины.

Мой сыночек лежал на ней совсем один, подключённый к куче аппаратов, не подавая никаких признаков жизни. Лишь размеренное движение полоски на мониторе, говорило о том, что Мишка всё ещё живой.

Слёзы брызнули из глаз неконтролируемо, а я была, как никогда, близка к тому, чтобы просто заорать от ужаса.

– Ваш сын жить будет. Перелом тазобедренного сустава, ушибы позвоночника, такие же, как и у вас, отёки и рваные раны, из-за которых пришлось сделать переливание крови. Восстановление будет долгим, не буду вам врать, но я сделаю всё, чтобы он смог жить, как и прежде.

– У него группа крови редкая, в больнице была? – еле сумев восстановить речь, проговорила я.