Мы потом не раз говорили солдатам, что лучше было его арестовать, нежели убить так зверски. Но почти все были довольны.

– Чего там арестовать! Тут, по крайней мере, своим судом эту сволочь.

Через некоторое время я отправился с Юрием в театр, где было заседание Пензенского исполнительного комитета.

На улицах виднелась милиция – молодые люди с белыми повязками на рукаве. Некоторые гимназисты для чего-то получили красные повязки.

Публики в театре было много, и эта публика была преимущественно демократической. Конечно, вход был бесплатный.

– «Полный сбор», – как бы шутя, сказал сидевший рядом с нами еврей, указывая на черневший от массы публики зрительный зал.

Мы долго ждали перед закрытым занавесом. Наконец вышел какой-то господин, который извинился перед «гражданами» и заявил, что сейчас производятся выборы.

Но вот раскрылся занавес. На сцене стоял стол, накрытый красной скатертью, вокруг которого сидели выбранные представители от города и от офицеров. Сзади стояли делегаты от солдат.

Вся сцена была полна народом.

Я не стану передавать всего хода заседания, но скажу только, что Комитет решил из своей среды выбрать особое Бюро, состоящее из 12–15 членов. Большинством голосовавших было постановлено, чтобы в число их вошло двое делегатов от офицеров, четверо – от солдат, четверо, кажется, от рабочих и остальные депутаты от города. Затем поднялся вопрос о губернаторе Евреинове. Было прочтено заявление губернатора о том, что он вполне подчиняется Исполнительному комитету. Подписывался он: «Гражданин Евреинов».

Теперь заговорили о том, что он всегда был либерален, заступался за местную левую газету «Чернозем» и даже запретил арестовать ее жандармскому полковнику, который теперь сам арестован, когда в Пензу проникли первые слухи о революции, и поэтому его можно оставить.

Тут мы ушли. Но, как потом мне передавала мама, бывшая тоже в театре, все же Евреинова решили удалить.

Теперь о нашем нелегальном кружке, ныне, конечно, вполне легальном. Как я уже не раз говорил, цель была – подготовка нас к будущей революции.

Но так внезапно, так мгновенно и блестяще произошла эта революция, что наш кружок оказался совершенно непригодным. Мы не успели опомниться, как войсками и Думой все было сделано, и теперь наступили прелестные дни свободы и братства. Мы оказались как бы за бортом жизни, и поэтому я думаю, что наш кружок теперь распадется. Конечно, мне это страшно жаль, так как тогда исчезнет самое драгоценное – товарищеское единение, и поэтому я лично приложу все усилия к тому, чтобы мы, кружковцы, поддерживали связь между собою.

6 марта

Какое прекрасное, счастливое время, какое великое историческое событие мы сейчас переживаем. Как рад я и доволен, что я сейчас сознательный, разумный человек, а не двухлетний ребенок и могу вполне наслаждаться событиями. Прав был полупьяный солдат, твердивший все время:

– Ваше благородие, Россия воскресла.

Да, она воскресла. Все то, к чему стремилась наша святая интеллигенция, наши герои-революционеры, лучшая соль народа, за что они страдали, умирали, – все это достигнуто. Первая ступень в царство вековечной мысли и света пройдена. Программа наших социалистов, по всей вероятности, будет введена в жизнь Учредительным собранием, которое в скором времени соберется. Да, а тогда еще один переворот, еще одна последняя революция, третья, и наступит царство социализма, царство труда и счастья.

Теперь зовут всех изгнанников и выпускают на волю всех политических. Скоро прибудут Плеханов²⁰, апостол анархизма Кропоткин²¹. Лопатин²², тот Герман Лопатин, который пытался воскресить партию «Народной Воли», уже здесь. Он счастлив, видя исполнение того, за что он бился всю жизнь. Он был во время уличных петроградских беспорядков, вокруг него свистели пули, а он был рад погибнуть в эту минуту.

Теперь как-то радостно стало на душе. Идешь по улице, видишь солдат и офицеров, видишь публику и с теплым чувством думаешь: «Все это наши. Это все братья и товарищи. Теперь нам ничто не страшно и теперь мы добились свободы».

Люди те и как будто не те. Что-то их изменило, хотя уличная жизнь почти та же, все же чувствуешь что-то иное.

Идет коренная ломка всего старого. В мгновение, в одно только мгновение все стало вверх дном, все перевернулось и изменилось. И, Боже мой, как хорошо себя чувствуешь в это время.

Царь отказался от престола в пользу брата Михаила Александровича, который ждет пока приговора Учредительного собрания. Но будет ли это конституционная монархия или республика, право, это не важно. Суть здесь та, что монархизм с бюрократией исчез навеки и наступила новая жизнь. Князь Львов²³, Керенский, Милюков, Гучков²⁴ и другие члены Думы стали пока министрами, и, надо сказать, первые их шаги на этом поприще блестящи.

Вчера часов в пять мы с Юрием пошли в театр на митинг, первый свободный митинг народа.

Когда мы вышли на улицу, издалека доносилось громовое «ура». Скоро мы увидели бесконечные стройные полки, идущие с музыкой, с красными флагами и плакатами на Московскую, главную улицу Пензы. Толпы публики сопровождали их. Впереди ехали на лошадях офицеры, за ними солдаты несли красное знамя с надписью на нем: «Да здравствует свободная Государственная Дума. Низко кланяемся нашей доблестной армии». На других плакатах были надписи: «Да здравствует свобода», «Да здравствует свободная Россия». Солдаты, почти отдельно от офицеров, шли быстро и стройно, и по их рядам все время перекатывалось «ура». Их было, наверно, несколько тысяч. Когда голова манифестации достигла конца Московской, то позади, в начале улицы, все еще двигались бесконечные полки. Музыка гремела.

Какой-то студент высунулся из форточки с красным платком в руке и, махая, закричал:

– Да здравствует свобода!

– Ура, – загремели полки, быстро под музыку идя по улице.

Дойдя до театра, солдаты повернули и прошли мимо. Большая же часть публики вошла вовнутрь. Вошли и мы.

Толпа идущих на митинг все прибывала и прибывала. Среди этой толпы я увидел массу (человек 300–350) странных людей в арестантских шапках и серых шинелях. Некоторые были в желтых овчинных сюртуках.

Это были арестанты, каким-то образом, сами или с помощью тюремщиков освобожденные из тюрьмы, явившиеся сюда просить помощи и суда.

– Ну, намучились одиннадцать месяцев, – говорил один из них, молодой арестант с симпатичным лицом.

Публика, окружавшая их, относилась к ним тепло и сочувственно. В самом деле, поступок этих арестантов был в высшей степени красивый. Каким-то образом вырвавшись на волю и разгромив тюрьму, большая часть их (всего было 600 человек) не разбежалась по сторонам, что она свободно могла сделать, а явилась на суд народа, может быть, чтобы опять быть заключенными в тюрьму. Каким образом они освободились – темно и неизвестно. По всей вероятности, как потом на митинге говорил полковник, здесь была провокация со стороны полиции, выпустившей на волю народ, среди арестованных солдат была масса грабителей и мошенников…

На углу Московской стоял вместе с вооруженным солдатом Артоболевский с красной повязкой милиционера на рукаве.

Я поговорил с ним и пошел дальше. Там Товбин, тоже милиционер, шел с двумя солдатами. Вообще весь наш кружок, кроме меня и Федора Архангельского, записался в милицию.

У театра стояла толпа солдат и офицеров. Царила полная непринужденность. Солдаты курили… папиросы, между тем как раньше за это их наказывали, и наказывали очень строго.

Здесь состоялся митинг солдат, и офицеров и штатских туда не пускали.

Юрий ходил со мной записываться в милицию. Гимназисты захватили в свои руки бывший второй участок, и теперь темные, гнусного вида комнаты были заполнены галдящей толпой гимназистов-милиционеров с красными и белыми повязками.