Приходят все новые известия. Революция, громовая, блестящая, бескровная почти, революция в полном разгаре.
Аресты министров и прочей камарильи продолжаются. В числе арестованных Горемыкин14, Трёпов15, Сухомлинов16, председатель Союза русского народа мерзавец Дубровин17. Всех сановников отправляют в Петропавловскую крепость. Пусть, сидючи в казематах, эти столпы отечества, посылавшие некогда туда сотни лучших людей России, узнают прелести этой жизни.
Организовался Совет рабочих депутатов (как и в 1905 году), который вместе с Исполнительным комитетом призывает всю страну к спокойствию и полезной работе для армии.
Но поразительнее всего общая солидарность, общее уважение к Думе. Весь Петроградский гарнизон, флотские экипажи на стороне народа. Даже казаки; даже конвой царя в полном составе явился в Думу, заявляя, что он на стороне ее, и прося приставить караул к офицерам, не принявшим участие в восстании. Члены Думы говорят горячие речи полкам, где их встречают с энтузиазмом. Родзянко и Керенский произнесли речи юнкерам Михайловского артиллерийского училища, в которых поклялись, что Россия будет свободна. Черт возьми, какие великие минуты переживает страна, а я, сидя тут, не могу этого видеть. Конечно, сейчас же возникли сплетни о том, что царь и царица арестованы (кстати, о Николае ни слуху ни духу). В Кронштадте солдатами убит адмирал Вирен18, пензенский губернатор Евреинов растерялся окончательно и махнул на все рукой.
Нет, я все не могу опомниться от восхищения и восторга гениальностью членов Думы, так блестяще совершивших этот великий бескровный переворот. Одним ударом, ударом суворовским сбили с ног старое правительство и этим спасли Россию. И захватив внезапно всю свору негодяев-министров, запрятали их в крепость, Дума свергла окончательно темные силы. Где они? Их точно ветром сдуло. Страна ликует. Да, весна наступила.
5 марта
Вчерашний день был богат событиями. Я видел, как Пенза отозвалась на счастливую революцию. И при этом я видел многое, взволновавшее меня.
Я вышел из дома днем и натолкнулся на характерную сценку. По другой стороне улицы шли, обнявшись, два солдата и нестройными голосами пели «Дружно, товарищи, в ногу…». Повстречался с ними какой-то прапорщик, остановил их, но затем пошел дальше. Через некоторое время их остановил другой офицер, шедший по моей стороне. Он долго всматривался в них и наконец окликнул их, подозвал к себе и начал спрашивать, какого они полка.
– Вы, наверно, напились?
– Так точно, – почтительно отвечают солдаты. – Ваше благородие, Россия воскресла!
– Верно, голубчик, верно, но зачем же непременно напиваться? Неужели без этого обойтись нельзя? Нам сейчас всем надо быть трезвыми, надо работать, а не пьянствовать. Вот если бы вы были трезвые, тогда другое дело, тогда я бы слова не сказал, – говорил офицер, как мне казалось, нарочно громко, видя, что несколько прохожих остановились, слушая.
Какая-то ветхая старушонка вообразила, что солдата будут за это наказывать, и слезливым голосом обратилась к офицеру, прося этого не делать. Солдаты принялись успокаивать ее:
– Иди, иди, бабка, иди. Теперь не то. Теперь мы все одна семья.
Чем это кончилось, я не знаю, так как уже давно слышал где-то поблизости крики «ура» и теперь поспешил туда. На перекрестке Садовой и Суворовской улиц стояла толпа манифестантов. На дороге стройно, рядами стояли полки солдат, и оттуда гремело «ура». Толпы публики, взбудораженные, лихорадочные, окружали их. У всех, даже у солдат, лица были какие-то другие, светлые. Я шнырял в толпе, стараясь найти наших кружковцев.
– Скажите, что будут делать? – обращается какая-то дама к стоящему возле выстроенного полка офицеру.
– Покричим «ура» да и разойдемся по домам.
Однако мирная, светлая манифестация кончилась кровавой драмой. Но об этом после.
Вот над толпой солдат показался плывущий шест, украшенный красным бантом с висящим портретом Николая Николаевича. Затем поплыли мимо разноцветные плакаты, которые несли солдаты: «Да здравствует Народная Государственная Дума», «Долой немецкое правительство» и т. д. И при появлении этих медленно движущихся плакатов еще громче, еще одушевленнее загремело «ура». Какой-то солдат с красной тряпкой на шее свернул с дороги на тротуар. Моментально за ним ринулась целая толпа коренастых, неуклюжих солдат, бежавших по тротуару за красным знаменем. Да, это была настоящая революционная армия. Но вот наконец я увидел в толпе стоявших Юрия, Федора и Знаменского. Поздоровавшись, мы принялись смотреть. Мимо, над щетиной штыков медленно плыли красные флаги и разнообразные плакаты. То затихая, то разрастаясь снова как прибой, неслось все время громовое «ура». Толпа колыхалась и двигалась с места на место, росла все больше и больше. Двух или трех солдаты качали. Один из них был офицер. Из толпы войск вылетали они вверх, затем на секунду скрывались и снова взлетали вверх. Офицер при этом ритмично взмахивал папахой, которую держал в руке.
Но вот внезапно толпа колыхнулась и дрогнула.
– Бем19, Бем, – пронеслось, – бьют Бема!
Дело в том, что тут же присутствовал генерал Бем, которого солдаты страшно ненавидели за его жестокое и несправедливое обращение с ними. К тому же ходили слухи, будто он, немец, предал два корпуса на Карпатах.
Желая узнать, в чем дело, еще не веря тому, что Бема бьют, я и Юрий врезались в толпу. Около самого здания Городской думы плотной стеной стояли солдаты. Что происходило в этой серой, как волны моря, колыхающейся массе, я не знал. Я видел только море кричащих солдатских голов. В воздухе стоял сплошной, оглушающий крик:
– Аааа…
Толпа колыхалась из стороны в сторону, увлекая за собой и нас. Все деревья возле Думы были облеплены гроздьями солдат, и оттуда слышались крики:
– Довольно бить! Довольно!
Я чувствовал, что происходит что-то страшное, и поэтому, не щадя глотки, вместе с Юрием кричал:
– Довольно! Довольно!
Но вряд ли эти немногочисленные крики было слышно в том реве, который стоял в воздухе. Мы выбились из этой толпы на более свободное место. Юрий видел все-таки, как Бема стиснули со всех сторон, сорвали с него погоны и фуражку и сыпали на его лысую голову снег. Затем эта лысая голова исчезла, видимо очутившись под ногами толпы
солдат.
– Что с Бемом? – спросили мы какого-то солдата. Тот равнодушно ответил:
– Убили.
Как я и Юрий потом узнавали от солдат, вся сцена убийства произошла таким образом. Бем вышел из здания Городской думы, сел на лошадь и накинулся на солдат, крича, что эта манифестация недопустима. Тогда Бема хотели арестовать, но он отказался.
Разъяренная толпа солдат кинулась к нему, опрокинула его лошадь, стащила его, сорвала погоны и шапку и, стиснув со всех сторон, прижала его к Городской думе. Эту-то сцену мы с Юрием и видели. Говорят, будто Бем пытался стрелять. Затем его сбили с ног и принялись топтать ногами. Это происходило в двух шагах от остальных офицеров.
Наконец кое-как окровавленному Бему удалось освободиться. Он поднялся и инстинктивно сделал несколько шагов. Но тут, видя, что добыча ускользает из рук, один из солдат закричал:
– Ребята, неужто мы его отпустим?
Толпа кинулась вдогонку, сбила Бема с ног и принялась топтать его снова. Наконец его сволокли в соседний двор, но и тут не оставили в покое. Юрий, видевший его тело, рассказывал, что труп, желтый, замерзший, был совершенно голый. Голова представляла собой бесформенную кровавую массу. Каждый из прибежавших сюда солдат считал своим прямым долгом, своей обязанностью ударить ногой или плюнуть на это страшное, бесформенное тело.
Вот это-то гнусное надругательство, это варварство возмущало всего более. Пусть Бем заслуживал смерти, пусть он негодяй, но тогда проще было заколоть его или застрелить, нежели рвать на клочки и потом издеваться над трупом.
Отчасти тут вина самого Бема, который грубо накинулся на солдат и отказался сдаться в плен, но еще больше здесь виноват Пензенский исполнительный комитет, который не арестовал его раньше. И эта кровавая трагедия омрачила все торжество. Это было пятно, как выражался Юрий, которому очень понравилось, видимо, это выражение, пятно на белоснежной одежде Революции.
