Я поспешила отвести глаза и тут же пожалела об этом. Сквозь зыбкую топь проступали лица мертвецов, нетронутые разложением, но мумифицировавшиеся – почерневшая кожа плотно облегала скелет, сквозь воду виднелись размытые очертания одежды и украшений. Глаза у всех были открыты, и мне казалось, что они пристально следят за нами. «И ты тоже уснешь в трясине, – читалось в их выжидающих безучастных взглядах, – и ты тоже».

Болотная трава стелилась по тропе, пыталась схватить за сапоги, оплести, утянуть в топь. Я шла как цапля, высоко задирая ноги. Глаза привыкли к мраку и легко различали снующих по тропе насекомых: и огромных мокриц, и медлительных двухвосток, и крупных лоснящихся многоножек. Я всегда относилась к насекомым спокойно, ни тараканов, ни пауков не боялась; но эти вызывали почти инстинктивное омерзение, даже наступать на них было противно.

За пазухой что-то зачесалось, неприятно шевельнулось, словно мелкие лапки пробежали по коже. Предчувствуя очередную неприятность, я остановилась и попыталась выудить источник раздражения, но только коснулась чего-то толстого и скользкого, сразу вывернувшегося из-под пальцев.

Взвизгнув от омерзения, я едва не бросилась стягивать с себя рубаху. Посох в руках мешал, и я машинально отшвырнула его на землю, здоровой рукой вцепилась в ворот.

– Что случилось? – тут же подоспел взволнованный волк, обшаривая цепким взглядом тропу в поиске чудищ. Вот только чудище уже переползло мне на спину, и я не могла его достать – только поскуливать от омерзения, ощущая, как скользкая тварь ощупывает усиками кожу. Под немыслимым углом извернув руку, я все-таки дотянулась до нее кончиками пальцев, выгнулась дугой, отросшими ногтями зацепила скользкую тварь и рывком вытащила ее из-под рубахи.

Меня потряхивало от брезгливости, когда я замахнулась, собираясь зашвырнуть тварь в болото, туда, где ей самое место, но волк перехватил мою руку, не дал разжать пальцы.

– Пусти! – Я дернулась в сторону, и он покорно опустил руки, в самый последний момент успев выдернуть тварь из моих пальцев.

– Видишь? – На его ладони лежало серое перо, мокрое и слипшееся, но совершенно не похожее на так напугавших меня насекомых. – Морок.

Я обессиленно выдохнула. С глаз как пелена спала, исчезли даже насекомые, шнырявшие по тропе, – теперь я видела, что это всего лишь трава едва шевелилась.

– Это то самое, да? – уточнил волк, прежде чем вернуть мне его. – Перо Финиста?

Я кивнула. В горле все еще стоял ком, и говорить я не могла. Я запоздало вспомнила, что Яга велела беречь перо, и… И лучше не думать, что было бы, если б волк не успел меня остановить.

– Идем, – поторопил меня волк. – Нельзя здесь стоять долго, затянет.

Мы действительно провалились в вязкую почву уже по щиколотку, пришлось с чавканьем выдирать ноги, оставляя на тропе глубокие лужицы. С посохом пришлось попрощаться – я неосторожно отшвырнула его прочь от тропы, в болото, и от него уже и следа не осталось. Жаль, я успела к нему привыкнуть.

Похоже, попытки выудить приморочившееся насекомое меня согрели – озноб прошел, даже спина вспотела. Я шла и обмахивалась ладонью, чувствуя, как горят щеки.

– Душно, – тихо, сама себе пожаловалась я.

– Разве? – мельком обернулся волк, и я отпрянула – лицо его почернело, как у утопленников, а глубоко запавшие глаза светились нехорошим желтым огнем. Беспомощно пискнув, я попятилась и, запнувшись нога за ногу, едва не упала.

– Соколица? – Теперь в голосе волка звучала неприкрытая тревога. – Что с тобой?

Я всхлипнула. Очередной морок рассеялся, и волк выглядел абсолютно нормально. Но вот сказать то же самое о своем самочувствии я не могла. Жар, исходящий от лба и щек, я ощущала физически, как от добела растопленной печи. В прокушенном плече ворочалась раскаленная колючая проволока. Начало подташнивать.

– Похоже, нечисть, прикинувшаяся Марьей, была ядовита, – бессильно улыбнулась я, смахивая испарину.

– Нужно выбираться. Гнилой воздух тебе вреден.

– Хороши мы, пара больных, – истерично рассмеялась я, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. Волк только болезненно, горько улыбнулся и осторожно повел меня за руку.

Кровь медленно сочилась из ранок, вопреки всем законам не останавливаясь, пропитывала рубаху, мелкими капельками стекала по коже, чтобы сорваться с кончиков пальцев, черными точками остаться на тропе, словно хлебными крошками отмечая наш путь. Волк осторожно сжимал мою бесчувственную руку, словно боялся повредить ей сильнее – хотя куда уж сильнее? Темная кровь из распоротых пальцев все еще сочилась и смешивалась с моей.

– Ритуал братания, – нервно рассмеялась я, чувствуя, как сильнее и сильнее кружится голова. – Хороши мы – сестрица Соколица и братец Волк!

Ощущения двоились, словно одновременно я и сама воспринимала мир, и чувствовала волка. Я не могла узнать его мыслей или чувств, но понимала его, как саму себя, ибо на один короткий момент он стал продолжением меня, стал мной.

И я знала, что волк ощущает то же.

– Именно так, сестрица.

Больше не осталось места ни для злых мыслей о предательстве, ни для мелочного недоверия. Шепот леса отступил, превратился в безобидный шелест. «Нет в Навьем царстве друзей и возлюбленных», да, но есть родство, созданное живой кровью.

Каждый шаг давался все тяжелее. Голова кружилась, перед глазами темнело, иногда меркло сознание, и я приходила в себя от вспышек боли – кольцо чутко реагировало, когда я пыталась свалиться с тропы. Пока меня это спасало, но с каждым разом боль ощущалась все менее отчетливо, превращаясь в часть бреда, заволокшего разум.

Все нестерпимей хотелось пить – жажда была так сильна, что у меня не оставалось других мыслей. Я так и не вспомнила, когда же выхлебала остатки воды, только жадно потянулась к бурдюку и с отчаянием обнаружила, что он опустел и ни капельки не осталось в нем. «И ты тоже уснешь в трясине, и ты тоже», – теперь я отчетливо слышала шепоток утопленников, он далеко разносился над зыбью, вплетаясь в шелест болотной травы. Холодная вода манила. Хотелось окунуться в нее, напиться ею, чтобы унять жар. Какая разница, что со мной будет дальше? Я усну в восхитительно ледяной воде, и уже ничего не будет меня волновать…

Марья. Мне нужно отыскать и спасти Марью.

Я крепче сжала зубы и прибавила шаг. Не могу сказать, что мысль о сестре придала мне сил, скорее появился повод терпеть свое дрянное состояние чуть дольше.

Мы почти бежали, а болото не кончалось и не кончалось. По трясине проходили мелкие волны, она колебалась, набегала на тропу, пытаясь лизнуть наши ноги. Каждый шаг давался тяжелее, а ноги проваливались глубже. Тропа расползалась у нас на глазах, нечего было и думать о том, чтобы вернуться назад по своим следам.

Наконец мы добрались до твердой земли – небольшого каменистого островка, покрытого бурыми пятнами мха и чахлой, пробивающейся между камней травой. Выдохшись, я рухнула на землю, прижимая ладони к прохладному камню. Потянулась даже слизать капельки влаги с него, но волк остановил. Сказал, вся вода здесь дурная. Нестерпимо хотелось заплакать от жалости к себе, но остатками разума я понимала, что тратить влагу в организме на слезы – не рационально. Мне оставалось только хватать воздух ртом, как выброшенной на просоленную землю рыбе.

Тропа, тянущаяся сквозь островок, убегала дальше в болото, и я долго не могла понять, что с ней не так. Только оглянувшись, сообразила: она повторяется, с островка сбегает точно такая же дорога, как и та, по которой мы пришли. Даже следы, заполненные жижей, совпадали.

Мы оказались словно перед зеркалом – движение вперед, попытка выбраться из проклятого болота, потеряло смысл. Мы не могли пройти по раскисшей тропе, завязли бы и провалились. Да даже если и прошли бы, что обнаружили? Снова изуродованный синей дымкой лес с алыми цветами? Поляну с лже-Марьей? Терем серебряной княгини? Уж не было ли это ее прощальным «подарком»?