– Мы? – женщина улыбнулась страшной улыбкой. – Если ВЫ, Люда, не согласитесь с моим предложением, то я не завидую вам, вашим детям и тем более Борису. Лично вы выглядите невинной птичкой, и симпатии любого хорошего человека будут на вашей стороне… Заметьте, я даже не прошу вас уезжать прямо сегодня и разрушать это миленькое любовное гнездышко. Вы можете все обдумать в течение недели, а потом дайте мне знать – вот по этому номеру.

Женщина положила на стол листок бумаги с номером телефона и ушла, осторожно прикрыв за собой дверь.

Люда присела на край дивана и положила руки на колени – ладонь на ладонь: она поняла, что в игру вступили силы, которые ни ей, ни Борису были уже неподвластны.

Они, конечно, продолжили жить как жили, но Люда понимала, что она никак не может повлиять на то, что вот-вот должно было произойти, Борис же по-прежнему надеялся, что угрозы его бывшей – это всего лишь угрозы. Но еще через полгода он понял, что эта женщина слов на ветер не бросает.

Он это понял, когда его вызвали в ОВИР (забавно: он тогда решил, что этот вызов был связан с его предстоящей командировкой в ГДР на конференцию физиков стран социалистического лагеря, поэтому совершенно спокойно отправился туда).

Был уже вечер, и усталый сотрудник ОВИРа, мужчина лет пятидесяти, с вкрадчивым голосом, без всякого вступления сказал ему:

– Борис Аронович, мы давно наблюдаем за вами. И, честно говоря, у меня для вас плохие новости. Вы больше не можете преподавать физику московским студентам: в ваших лекциях полно антисоветчины и откровенного научного вранья…

Борис не верил своим ушам: руки и ноги у него похолодели.

– В прежние времена, – продолжал мужчина, и в его голосе зазвучали металлические нотки, – вас бы расстреляли в два счета за такое, но теперь все стали добрее, поэтому у вас есть два пути. Первый: вы убираетесь из Советского Союза в течение суток…

– Куда… куда… мне убираться? – изумленно произнес Борис. – У меня же… у меня же никого нигде нет.

– Ну, если вы поете с чужого голоса на своих лекциях, то пусть этот самый чужой голос и предоставит вам сцену, где-нибудь у себя…

– А второй вариант? – спросил Борис, не веря, что все это происходит наяву.

– А второй вариант вам понравится еще меньше, – ответил мужчина, – поэтому я даже не вижу смысла о нем сейчас говорить. Ну что? И давайте побыстрее, у меня заканчивается рабочий день.

Мужчина посмотрел на часы, а потом перевел отечески внимательный взгляд на Бориса. И, не дождавшись от него ответа, положил перед ним билет на самолет, в один конец. На билете значилось «Рейс Москва – Вена». А ниже дата вылета. Завтра.

– Так какой у меня второй вариант? – почти по слогам произнес Борис.

Мужчина усмехнулся и почти сочувственно посмотрел Борису прямо в глаза:

– Вас отвезут в специальное медицинское учреждение и засвидетельствуют психическое заболевание, а потом незамедлительно начнут лечить. И по опыту я вам скажу, что после лечения вы будете абсолютно безопасны для окружения, но жизнь ваша будет уже не такая, как раньше. Но… выбирать вам. Мы же не звери.

– А как же моя жена? – еле слышно спросил Борис. – Мои дети?

– За них не беспокойтесь, они ничего плохого не сделали, – ответил мужчина и закрылся от Бориса черной папкой с бумагами.

В тот день Люда Либкинд в последний раз видела своего мужа.

Когда Маня вернулась домой от бабы Капы, она была полна решимости отстоять свое право на личную жизнь. Войдя в квартиру, она сразу направилась в комнату матери.

– Мама, мне нужно с тобой поговорить! – сказала Маня.

– Здравствуй, дочь, – спокойно ответила мать, не отрываясь от чтения книги «Время и вечность», – конечно, поговорим. Поешь там что-нибудь. Я ничего особенного не готовила, но супчик, кажется, еще остался.

Маня поморщилась: мать была умным и интересным человеком, но ее стряпня вызывала у детей желание соблюдать строгую диету. Так что Маня наскоро выпила чаю и вернулась к матери в комнату.

– Как бабушка? – спросила мать, не отрывая взгляда от книги.

– Бабушка хорошо. Она не поняла, зачем ты послала ей лекарства и… меня. И я хочу…

– Вот и чудесно! – ответила мать мирным голосом и перевернула страницу.

– Мам, – твердо сказала Маня.

Мать отложила книгу и внимательно посмотрела на Маню.

– Мама, я хочу тебе сказать, что не позволю тебе вмешиваться в мои личные дела!

– Хорошо, Маша, – сказала мать. – В общем, я и не собиралась этого делать. Поступай как хочешь.

Мать снова принялась за чтение.

– А почему ты устроила мне скандал и заставила ехать к бабушке? – спросила Маня, отнимая у матери книгу.

– Знаешь, – устало сказала мать, – мне вдруг ОШИБОЧНО показалось, что я должна тебя предостеречь от неверного шага. Но я, наверное, опоздала с твоим воспитанием. Я все пропустила. Про-пус-ти-ла. Так что… Поступай как знаешь.

Маня сделала попытку обнять мать, и мать вроде бы даже ответила на объятие, но это получилось так неловко, что обе поспешили закончить этот разговор, пожелав друг другу спокойной ночи.

На следующий день Маня столкнулась с Валечкой вечером в медицинском университете, когда Маня ждала Амина с занятий: это была суббота, но студенты учились в этот день до позднего вечера.

Валечка обрадовалась Мане, обняла ее и сказала:

– Ты знаешь, какая произошла странная вещь… В тот день, когда ты уехала в Петухово, я видела твою маму в нашем общежитии. Она что-то выясняла у комендантши.

Маня вздрогнула, как будто ее ударили в солнечное сплетение.

– Что ты еще видела и слышала? Скажи мне! – взмолилась Маня.

– Я не слышала ничего, но комендантша листала свой журнал и что-то там искала.

– Я боюсь ее. Перед отъездом она пыталась мне внушить, чтобы я рассталась с Амином. И она была при этом какой-то… странной…

Валечка испуганно посмотрела на подругу. И… почему-то не сказала Мане того, что она собиралась ей сказать секунду назад. Сказать о том, что мать Мани звонила ей и спрашивала имя и фамилию Амина. А еще задавала ей разные неудобные вопросы.

Валечке не хотелось ссориться с Маней: все-таки они были школьными подругами, и ей была дорога их дружба. И в конце концов Валечка решила, что раз Маня уже знает о том, что ее мать против их отношений с Амином, то нечего и думать о таких мелочах.

Самое главное заключалось в том, что Маня и Амин были неразлучны с того самого первого дня знакомства. Как это бывает между всеми влюбленными, им казалось, что они друг у друга были всегда. Ну, может быть, расстались ненадолго, а потом снова встретились. Они были по-настоящему близки, хоть и не спали вместе. Амин держал свое слово, хотя обоим это давалось с огромным трудом.

Маня даже говорила об этом Лизе. Сначала Лиза не верила, что это возможно, потом она смеялась над ними, а потом… а потом однажды, когда они прогуливались с Маней по апрельской теплой Москве, Лиза вдруг сказала подруге:

– Ты только подумай, как это красиво! Как это нежно и по-настоящему – ждать этой первой прекрасной ночи… год или даже целую вечность!

Маня недоверчиво глянула на подругу, но увидела, что Лиза не иронизирует вовсе, и мысленно поблагодарила ее.

Ведь Маня чувствовала, что Амин желает ее. Она, как и любая женщина, ощущала его бесконечное томление; но также она была благодарна за эту ответственность, которую Амин чувствовал перед Маней. Поэтому он не торопил события. К тому же между ними было так много ласки, так много нежности, выраженной словами, взглядами и прикосновениями, что Маня купалась в этой истоме и чувствовала себя самой счастливой на свете.

С матерью они больше про Амина не говорили, и этот эпизод как-то забылся, как что-то проходящее и не имеющее значения.

А время шло, и настал июнь. Теплый московский июнь, когда наконец можно было снять тяжелую одежду и открыться солнцу, ветру и небу. И пусть Маня работала каждый день, а Амин сдавал экзамены за третий курс, каждый вечер они отправлялись гулять по паркам и садам Москвы. Благо погода в тот год была замечательная: везде пели птицы, пахло зеленью, тут и там росли цветы.