Однажды зимним вечером, сидя в библиотеке и готовясь к завтрашнему докладу по физике, подружки разговорились снова про Валечкин отъезд.

Сверкая глазами, Валечка жарким шепотом сказала Мане:

– А поехали летом в Москву вместе со мной! Тоже поступишь в медицинское училище, а?! Будет легко! Вот увидишь! А я тебя подготовлю! Вместе будем жить в общежитии! Давай?!

Маня изумилась и застыла. А через минуту вдруг ее осенило. И в самом деле! Здесь ей жить было невыносимо. Варя уехала и забыла ее. Мать тоже не приезжала. У брата тоже были свои дела, он только и знал, что возиться со своими тракторами. Бабка без Вари стала совсем раздражительной. К тому же Маня никак не могла решить, кем ей быть. Ни к одному школьному предмету она не испытывала интереса. Она даже взяла в библиотеке детскую книжку «Кем быть?» в надежде найти там хоть какую-нибудь идею для будущей профессии. Но книжка так и не дала ей ответа. Она чувствовала, что ее призвание состоит в чем-то, о чем не было написано в этой книге. Но что это могло быть – кто бы ей сказал…

Потому-то ей и понравилась Валечкина идея. Наконец она увидит в своей жизни что-то другое, интересное, захватывающее и, возможно, поймет, кем ей нужно стать! К тому же Маня смогла бы уехать к матери и сестре: без матери она, конечно, привыкла обходиться, но без сестры она была как без руки.

Дело оставалось за малым: нужно было эту идею выложить бабке. Маня несколько дней собиралась с духом, все ходила вокруг да около, пока сама бабка однажды вечером не спросила ее:

– Да что ты маешься всё? Спросить хочешь? Или сказать? Ты там не ребенка нагуляла, часом?

Маня в ответ засмеялась, да и выложила бабке все как есть. Сказала, мол, хочу с Валечкой в Москву ехать, профессию медсестры получать. Сказала и зажмурилась. И, зажмуренная, выговорила что-то бессвязное, вроде: «Чтобы тебя, бабуленька, лечить и других хороших людей».

Бабка выслушала Маню, но не заругалась, а, наоборот, задумалась, глядя куда-то в потолок.

– М-м-м-м… – медленно промычала бабка после затянувшейся паузы. – А что… Это идея… Медсестра – хорошая профессия. Ты и в Москве сможешь работать, и… тут, если захочешь вернуться. – Тут бабкин голос дрогнул, и она нахмурилась и даже как будто всхлипнула. Впервые в жизни она всхлипнула при Мане. – Езжай, девочка, езжай. Только не забывай свою бабку Капу, – надтреснутым голосом продолжила она.

Манино горло сдавило невидимой рукой, а из глаз покатились крупные слезы.

– Ну не плачь, не плачь, – проворчала бабка уже своим обычным голосом. – Иди ложись. А завтра позвоним из сельсовета в Москву матери, пусть она там все узнает про документы и… и… уладит.

Дальше ситуация развивалась очень быстро. Через несколько дней мать приехала в Петухово, воодушевленная и разгоряченная происходящим. Она обняла Маню и Кирю, раздала им подарки, и сразу они пошли с бабкой прогуляться к реке. А когда вернулись, бабка была неправдоподобно тихой. Только ее красное лицо говорило о том, что пронеслась буря. У матери лицо было заплаканным, но по-прежнему светилось воодушевлением.

– Дети, – сказала бабка тихим хриплым голосом. – Дети… Вашей маме дали в Москве большую квартиру. Там места хватит всем. Вы можете поехать с ней. – Потом бабка откашлялась: – Кто хочет… может поехать с ней.

– Дети мои любимые, поедем домой, в Москву! И ты, Машенька, и ты, Киря! – выдохнула мать и радостно оглядела детей.

Маня и Киря переглянулись. Потом они извинились и на несколько минут вышли из дома во двор. Вернувшись, они все вместе подошли к матери, и Киря, опустив голову, хрипло сказал:

– Мама Люда… ты прости меня… Но я… не могу ехать. Председатель обещал Трофим Матвеичу, что если я здесь останусь, то мне стипендию в техникуме большую дадут, отслужу рядом, в нашей военной части, а потом на новых тракторах работать буду… На новых, понимаешь? А вот Маня может! Маня обязательно с тобой поедет! Она давно хотела!

Бабушка радостно выругалась, почище мужика, а потом громко засмеялась, да так, что слезы заструились из глаз, потом закашлялась. И сквозь слезы и смех прохрипела счастливо, глядя на Кирю:

– Э-э-эх! Патриот какой!

Мать растерянно смотрела на Кирю: она ведь почему-то была уверена в том, что ему тоже захочется в Москву.

– Мам Люда, ты не переживай, я к тебе еще приеду в гости. Летом. Хочешь? – с жаром предложил Киря.

Маня изумленно молчала. Вот это да! Вот как повернулась жизнь! Оказывается, всё складывается как нельзя лучше: и бабка одна не останется, и она, Маня, будет жить в Москве с мамой. И с Варей. Хоть Варя всё это время совсем не вспоминала о сестре.

– А ну вас всех к лешему, – проворчала бабка, – до кондрашки меня доведете.

И, уйдя на кухню, загремела там посудой. Потом она жарила блины с припеком, а потом они, все вместе, долго пили чай, ели блины, болтали и смеялись, как никогда раньше. И в окошках их дома долго горел свет.

Прошло два года. На дворе стоял тысяча девятьсот девяносто второй год.

Мать, Варя и Маня жили вместе в новой московской квартире. Жили по-королевски – у каждой было по комнате, где они делали что хотели.

Мать бесконечно читала, готовясь к урокам, и непрерывно курила, отчего из-под двери ее комнаты выползал едкий дым, который порой сводил обеих дочек с ума.

Мать выглядела уже не так хорошо: она сильно похудела, лицо стало темным, она поминутно кашляла, перестала заботиться о себе. Хозяйством она не занималась. Лишь время от времени готовила дочкам странный суп из тушенки, картошки, морковки и макарон, который Варя едко окрестила «змеиным супчиком». Кавалеров у матери, кажется, не было. Словно тема эта была навсегда для нее закрыта. На вопросы об отце, которые девочки время от времени задавали ей, она по-прежнему не отвечала.

Варя уже училась на первом курсе в университете, на физмате. На том самом, где когда-то училась ее мать. Время от времени они шушукались с матерью и увлеченно рисовали формулы на пыли материного стола. И такие произносили умные слова, которых Маня раньше и слыхом не слыхивала.

Маня поступила в медицинское училище, но с учебой у нее совсем не заладилось. Медицина ей была отвратительна, как и все больные, на которых они, учащиеся, практиковались. Ей их было невыносимо жалко, как ей было жалко и себя, ведь мысль о том, что ее жизнь пройдет среди горшков, стонущих и писающих под себя пациентов, сводила ее с ума.

Одно ее держало в училище – ее единственная подруга Валечка, которая блистала там как настоящая звезда. И, в отличие от Мани, практика вдохновляла Валечку. Уже в первый год учебы она работала без устали и с разрешения старшей медсестры зачитывалась историями болезней, а потом делилась с врачами отделения своими соображениями, да так метко, что те к концу года начали спрашивать ее мнение то в одном случае, то в другом. Все чаще, говоря о ней, преподаватели произносили слова «интуиция» или «дар божий», а иногда и вовсе – «вундеркинд». К тому же Валечка расцветала, и молодые пациенты частенько не могли отвести от нее глаз и дарили ей то шоколад, то цветы.

Но все же Маня старалась и порой засиживалась над тетрадками до ночи, потому что боялась, что если она вылетит из училища, то ее в два счета снова отправят в Петухово.

Мане от этого становилось не по себе. По сравнению и с Варей, и с Валечкой она была даже не средней, а самой последней. От этого Маня начала впадать в тоску. К тому же, несмотря на стипендию, у нее не было денег, чтобы купить себе новое платье, или косметику, или, тем более, тонкие красивые колготки. Всё это стоило очень дорого в недавно появившихся коммерческих магазинах. Она все больше себе не нравилась, отчего отчаянно тосковала.

Прошел еще год. Маня изо всех сил постаралась и все же с грехом пополам окончила медучилище. Валечка же после второго курса, сдав экстерном все экзамены, перевелась в медицинский институт. К тому же у нее начались свидания и почти не находилось времени на подругу.