Однажды он отправил письмо Сталину о своих предложениях по улучшению работы авиации. Отправил и забыл, поскольку – так он думал тогда – Сталину шлют множество писем самые разные люди, и он их, конечно, не читает. А если даже его письмо и прочитает, то уж точно не ответит. В письме речь шла о создании специального соединения самолетов в количестве 100-150 единиц, где будут использоваться новейшие средства радионавигации.

«Я был уверен, что с моей запиской все на этом и кончилось, и, прилетев в Алма-Ату, совершенно не придал значения распоряжению начальства прервать дальнейший полет и немедленно вернуться в Москву. Дома я узнал от жены, что днем несколько раз мне звонили от какого-то товарища Маленкова и спрашивали, как она думает, прилетим мы сегодня или нет.  Я решил, что это, видимо, звонят те, которых мы должны куда-то везти. Новый телефонный звонок решил все сомнения.

– Да, да, только что вошел, сейчас возьмет трубку, – ответила жена.

– Товарищ Голованов, говорят из ЦК, Маленков. С вами хотели бы здесь поговорить. Вы можете сейчас приехать?

– Могу. А как мне вас найти?

– Знаете что, Вы пока быстро поешьте, а я вызову машину, за вами заедут.

– Хорошо, – ответил я. – Всего хорошего. И на вопросительный взгляд жены объяснил:

– Ну, теперь все ясно! Зря-то с дороги не возвращают. Вот удивится наш экипаж! Ведь Маленков – это секретарь ЦК. Наверно, куда-то собрался лететь».

В ЦК Голованова ждал Маленков, вместе с которым они снова сели в машину и поехали.

«На улицах было темно, я не следил, куда мы едем, завязался разговор о летной работе. Не прошло и пяти минут, как машина остановилась, и я увидел небольшой подъезд, освещенный электрической лампочкой. Мы поднялись на второй этаж, вошли в комнату, где сидели два незнакомых человека. Маленков предложил мне раздеться, разделся сам, сказал мне, чтобы я немного подождал, и пошел в открытую дверь. Бритый наголо, невысокого роста плотный товарищ поинтересовался, не я ли Голованов, спросил, как мы долетели в такую погоду, но тут раздался звонок, и он быстро ушел в ту же дверь, затем сразу вернулся и сказал:

– Проходите, пожалуйста.

Я прошел через небольшую комнату и увидел перед собой огромную дубовую дверь. Открыл ее и оказался в кабинете, где слева стоял длинный, покрытый зеленым сукном стол со многими стульями по обе стороны. Несколько человек сидели, некоторые стояли. На стене висели два больших портрета – Маркса и Энгельса. Впереди у дальней стены стоял дубовый старинный стол, а справа от него – столик с большим количеством телефонов – это все, что я успел заметить, ибо от дальнего стола ко мне шел человек, в котором я сразу узнал Сталина.

Сходство с портретами было удивительное, особенно с тем, на котором он был изображен в серой тужурке и того же цвета брюках, заправленных в сапоги. В этом костюме он был и сейчас. Только в жизни он казался несколько худее и меньше ростом.

– Здравствуйте, – сказал Сталин с характерным грузинским акцентом, подходя ко мне и протягивая руку. – Мы видим, что вы действительно настоящий летчик, раз прилетели в такую погоду. Мы вот здесь, – он обвел присутствующих рукой, – ознакомились с вашей запиской, навели о вас справки, что вы за человек. Предложение ваше считаем заслуживающим внимания, а вас считаем подходящим человеком для его выполнения.

Я молчал. Эта совершенно неожиданная встреча всего лишь через несколько считанных дней после того, как я написал записку, ошеломила меня. Конечно, я знал, что на всякое обращение должен быть какой-то ответ, но такой быстрой реакции, да еще лично самого адресата, даже представить не мог. Впоследствии оказалось, что такому стилю работы следовали все руководящие товарищи.

– Ну, что вы скажете?

Сказать мне было нечего. Я совершенно не был готов не только для разговора на эту тему со Сталиным, но довольно смутно представлял себе и саму организацию дела. Что нужно делать, я, конечно, знал, а вот как все организовать, абсолютно не представлял себе.

Сталин, не торопясь, зашагал по ковру. Возвращаясь назад и поравнявшись со мной, он остановился и спокойно сказал:

– У нас нет, товарищ Голованов, соединений в сто или сто пятьдесят самолетов. У нас есть эскадрильи, полки, дивизии, корпуса, армии. Это называется на военном языке организацией войск. И никакой другой организации придумывать, кажется, не следует.

Говорил Сталин негромко, но четко и ясно, помолчав, опять зашагал по кабинету, о чем-то думая. Я огляделся и увидел за столом ряд известных мне по портретам лиц, среди которых были Молотов, Микоян, Берия, маршал Тимошенко, которого я знал по финской кампании. Были здесь также маршалы Буденный, Кулик и еще несколько человек. Видимо, шло обсуждение каких-то военных вопросов. Маршал Тимошенко был в мундире.

Не дождавшись от меня ответа, Сталин, обращаясь к присутствующим, спросил:

– Ну, как будем решать вопрос?

Не помню точно, кто именно из присутствовавших предложил организовать армию, другой товарищ внес предложение начинать дело с корпуса. Сталин внимательно слушал и продолжал ходить. Наконец, подойдя ко мне, он спросил:

– Вы гордый человек?

Не поняв смысла вопроса, я ответил, что в обиду себя не дам. Это были первые слова, которые я, в конце концов, произнес.

– Я не об этом вас спрашиваю, – улыбнулся Сталин. – Армия или корпус? – сказал он, обращаясь к присутствовавшим, – Задавят человека портянками и всякими видами обеспечения и снабжения, а нам нужны люди, организованные в части и соединения, способные летать в любых условиях. И сразу армию или корпус не создашь. Видимо, было бы целесообразнее начинать с малого, например, с полка, но не отдавать его на откуп в состав округа или дивизии. Его нужно непосредственно подчинить центру, внимательно следить за его деятельностью и помогать ему.

Я с удивлением и радостью слушал, что говорит Сталин. Он высказал и предложил то лучшее, до чего я сам, может быть, не додумался бы, а если бы и додумался, то едва ли высказал, потому что это были действительно особые условия, претендовать на которые я бы никогда не посмел.

Поглядев на меня, Сталин опять улыбнулся: мой явно радостный вид, который я не мог скрыть, говорил сам за себя.

– В этом полку нужно сосредоточить хорошие кадры и примерно через полгода развернуть его в дивизию, а через год – в корпус, через два – в армию. Ну а вы как, согласны с этим? – подходя ко мне, спросил Сталин.

– Полностью, товарищ Сталин!

– Ну, вот вы и заговорили, – он опять улыбнулся. – Кончайте ваше вольное казачество, бросайте ваши полеты, займитесь организацией, дайте нам ваши предложения, и побыстрее. Мы вас скоро вызовем. До свидания.

Ушел я от Сталина как во сне. Все решилось так быстро и так просто…»

«Во второй половине июня 1942 года я был вызван в Ставку, где получил указание – всеми силами, имеющимися в авиации дальнего действия (АДД), нанести удар по Берлину. Вернувшись в штаб, мы произвели детальные расчеты, из которых стало ясно, что наши самолеты отбомбятся незадолго до рассвета и обратный полет будет проходить практически в дневных условиях над территорией, занятой противником. Конечно, немцы не станут равнодушно созерцать наши самолеты, возвращающиеся с боевого задания, и примут все меры к перехвату их и уничтожению. Тем более что насыщенность истребительной авиацией во фронтовой полосе у немцев была тогда значительной. Возможные потери самолетов АДД могли быть столь большими, что возникала угроза нашей дальнейшей боевой деятельности.