Галка собирала мужа в командировку основательно, каждый раз провожала как на северный полюс. Десяток вареных яиц, картошка, зеленый лучок, курочка жареная, пирожки – Толик кормил все купе.

– За именинника! Еще раз! За Толика, давайте, за нашего кормильца!

– Мы вроде бы машину обмывали?

– За Толика! За Галочку! За ваш гостеприимный дом! Толик, Толик, дорогой, поздравляем! Машина шикарная, теща твоя упадет… Осознает!

Кстати, теща… Теща во всем виновата, это она научила Галку готовить. Мама сказала: путь к сердцу мужчины лежит через желудок, и как же ей Галка могла не поверить? Тем более однажды эта схема и правда сработала, ведь именно таким путем теща и выдала Галку замуж.

Ей было девятнадцать, Галке. Коса до пояса, пошла в пединститут, ее туда направила учиться поселковая администрация. Экзамены все на отлично, никаких мини-юбок, в библиотеке сидит… Теща на это посмотрела, посмотрела, и решила не ждать, пока дочери тюкнет полтинник, позвала в гости племянника с товарищем, товарищ и был наш Толик.

Вошел студент, голодный, студенты все голодные, так раньше было, как сейчас, не знаю, вошел он к тетеньке на кухню – и ахнул. Картошка со свининой, холодец, и девушка сидит румянится, коса до пояса. Коса!.. Галкина коса Толика очаровала, он про нее постоянно вспоминает, и когда про косу говорит, сразу по груди себя гладит и улыбается.

– Коса до пояса… как увидел – обомлел. Потом смотрю – теща бутылку несет. Ну все, попался я, думаю, крепко!

Галка отрезала волосы сразу после родов, какой-то варварский обычай был у них в деревне, сразу после первых родов косу отрезать и прятать в шкаф на память. Галка отрезала, коса лежит у нее в шифоньере, в мешочке, а Толик как выпьет, просит косу ему принести и хвалится, какая крепкая тяжелая коса была у любимой жены, но Галка эти нежности не любит.

– Принеси ему косу… – сердится Галка. – Перебьешься. Лук порезал? Картошку почисть, а то как выпьет, сразу косу ему неси…

– …мы потом с ней на танцы пошли, – улыбается Толик. – Теща говорит: «Ты там поосторожней, на дискотеке, у нас на танцах хулиганье одно»… Да что мне ваше хулиганье? Кому-то палец выбил… Немножко поборолись… Заломал одного, другие сами разбежались. И заодно потанцевали немножко. А теща хитрая… – смеется Толик и пальцем грозит. – Ой, какая теща хитрая! Наутро вижу – блины печет. И улыбается: давай, родимый, засылай сватов, будем поросенка резать.

Ничего я не имею против!.. Идите, жарьте поросенка своего. Я тоже люблю оторваться по борщу с чесноком. Все люди, все народы, все мужчины и женщины в этом мире любят поесть. Мир крутится на кухне! Я не хочу ни с кем ругаться, я вообще на огород ушла, я пряталась от ананасов, салат я хотела, сезонный. Огурчики Галкины, масла туда, укропом погуще и солюшку… Чем проще, тем вкуснее, #ятакщитаю. Как только в жизни начинается салат из ананасов – все, приплыли. Значит, что-то мы себе недоговариваем, что-то мы скрываем под этим бесконечным майонезом.

Что прячем? Неуверенность? Стараемся, чтоб нас хвалили за салатик? Пытаемся создать мероприятие, хоть какая-то новость в нашем болоте? Товарищи, у нас по средам изумительный салат! А может, это просто страх? Тот самый крестьянский страх голодной смерти?

Что вы смеетесь? В наших местах голод был постоянно, и Галкина бабушка еще помнила хлеб с лебедой. Вот она-то всегда и приговаривала – ешь, пока естся, ешь пока естся. Старушку похоронили, начали чистить ее сараи, в старых деревянных сундуках обнаружились запасы. Горы советских серых макарон, пыльный рис, поеденная жучками фасоль, окаменевшие сухари и сопревшая за годы мука. Все это выкинули поросенку, над бабулькой посмеивались, но все равно вслед за ней повторяли – ешь пока естся, ешь пока естся.

Генетическая память о голодном прошлом не давала покоя и Галке. Суровая зима, неурожайный год, засуха, падеж скота, мор птицы, продразверстка, раскулачивание, бандитские грабежи, война и очередь за хлебом – ничего такого Галка, слава богу, не видела, если только сахар и мыло по талонам, и все равно она боялась, и все равно готовила тушенку в трехлитровых банках и под завязку набивала погребок.

– Шеф премию назначил! – радовался Толик. – С голоду не помрем, прокормимся…

– У соседа кролики дохнут, эпидемия, – беспокоилась Галка. – Кроликов резать пойдем.

Смех смехом, но каждый август, в ожидании очередного кризиса, Галина тарилась гречкой по-взрослому. Гречка, рис, макароны, мука, постное масло, мыло и туалетная бумага – вы список знаете. В ее погребке можно было пересидеть голодный год, а мне бы и на три хватило. Там было все: варенья, соленья, домашняя тушенка, морковка в ящиках с песком, кадушка с капустой, и на каждой банке подпись, в каком году закручено.

А на дворе у нас – две тыщи аж семнадцатый. Революция, которую так ждали большевики, не случилась, мы жили тихо, вяло, как при Брежневе, и даже декорации к державным праздникам напоминали старую советскую агитацию, звучали те же песни, только новыми бездарными голосами, и тот же самый оливье стоял на праздничном столе… Только Хакамада нам вещала про эпоху турбулентности, про то, что мир меняется, что нужно делать ставку на мобильность… Хакамаду слушала Галкина дочка, а Галка ничего ни про какую турбулентность слушать не хотела, в своей рутине она не сомневалась, что живет правильно, то есть заботится о семье, о пропитании то есть.

В этом застое она была спокойна, а Толик почему-то начал нервничать. Как раз на Новый год у него случилось первое разочарование. Толик пошел в лес за елкой. Он каждый год ходил за елкой в лес, на рынке никогда не покупал принципиально. Ему хотелось быть добытчиком, разбойником, поэтому он отправлялся за елкой как за мамонтом. Само собой, рисковал нарваться на полицию, увязнуть в снегу, заблудиться, замерзнуть… Но что поделать с Толиком, нужна ему была в жизни какая-то забава, любил он заломать нехорошему человеку руку, поднять нехорошего человека над головой и бросить оземь, или просто гоняться наперегонки с гаишником. Такие экстремальные игрушки со временем из обихода вышли, а елка осталась.

Любуясь зимним лесом, Толик приглядел себе молодую пушистую сосенку. Пару раз искупался в глубоком снегу, но дополз, спилил макушку. Елка не поместилась в салон машины, он прикрутил ее на крышу, на радостях с дороги съехал, увяз, забуксовал, побежал в деревню, нашел тракториста, вытащил машину, выпивал с трактористом, потом как в молодости убегал от гаишника. Гаишник поднял свою палочку, Толик отмахнулся в ответ: «Потом! Потом! В понедельник рассчитаемся. Некогда, к детям спешу!»

И вот он дома, открывает дверь, под вечер тридцать первого, затаскивает в комнату лесное дерево, да простит Гринпис этого доброго человека. Запахло лесом, запахло детством, Толик захотел всем рассказать, как выбирал, как тонул в снегу, как убегал от погони…

– Дети! Дети! – звал он детей, но дети наглухо сидели за компами.

Из кухни вышла Галка, отругала Толика за то, что натопал, намочил, кликнула дочь. Та вышла вся зареванная, и точно так же как мать, она не обрадовалась ни итальянской сумочке, ни новогодней елочке.

Толик надеялся, что хоть сынишка оценит его старанья. Сынишка, укутанный в свитер и шарф, со своей постоянной простудой, оторвался нехотя от Майнкрафта, смотрел на елку тупо, как на предмет ненужный.

– Чего ж вы, ребятишки, смурные у меня такие? – растерялся Толик. – Папка вам елку принес… Не с рынка, настоящую, лесную…

Ноль эмоций. Толик один улыбался на свою елку, в холодных мокрых джинсах, немного пьяный, и уже не такой молодой, как раньше, когда принес семье свое первое дерево.

Ту первую елку все обступили, кинулись наряжать, дружно, вместе, и Галка слушала, как он тонул в снегу, и теща ругалась, что за елку посадят, и тесть наливал, чтоб согреться, и бутерброды с красной икрой, художественно экономно размазанной, глотались за милую душу. Чудесные времена, когда Толик был все время голодным, и все ему казалось вкусным, и все у Толика было еще впереди.