Старушку просили перенести гроб в сарай, но, разумеется, она не соглашалась. Не для того она его поставила посреди дороги у всех на виду, чтобы так просто капитулировать. Спотыкайтесь о мой гроб, бейтесь головой о крышку моего гроба, прищемите себе пальцы, зацепитесь колготками… Лидь Иванна считала себя хозяйкой всего подъезда, и вообще всего дома, а, может, и всей земли, кто знает, что в ее голове творилось. Она тут поселилась еще черт-те когда, в советские времена, когда все комнаты были норами одной большой коммуналки, и двор был завален дровами, перетянут веревками, на которых сушилось белье всех размеров, во дворе была куча детей, а сама она была молодой прошмандовкой и заведовала районным Домом культуры.

Никто не жаловался на Лидь Иванну, в смысле, никто не жаловался вслух, роптали только про себя. Постоянные жильцы очень быстро к гробу привыкли, перестали его замечать, сосед электрик прятал за крышкой бутылку водки, девочка-подросток из квартиры напротив прятала сигареты, ее брат пятиклассник прятал в гробу свой дневник с двойками. Я воровала сигареты у девочки-подростка, листала дневник двоечника, водку не трогала, насколько мне помнится. Если кому-то нужно было оставить ключ от квартиры, все спокойно вешали на гвоздик за гробом. И только дочь старухи, Галин Петровна, перед всеми за гроб извинялась и пыталась его занавесить покрывалом с оленями.

Мне было по фигу. Я слышала истории про то, что раньше крестьянские мужички строгали себе гроб уже лет в сорок и держали его до поры на чердаке. Ну… строгали и строгали. Мысли о смерти в те времена меня совсем не посещали, мне было всего двадцать три, и я была уверена на сто процентов, что смерти нет, что все мы будем жить вечно, даже противная старуха Лидь Иванна, которая регулярно приставала ко мне с глупыми просьбами.

Купи ей хлебушка, принеси ей газетку, сколько время, а то часы стоят, помогите сапог застегнуть… Какой сапог? Май месяц на дворе, какой тебе сапог? Куда ты навострилась, лежачая больная? Мне было сразу ясно, что эта пиковая дама – типичная вампирша, и потому я игнорировала ее просьбы. «В магазин не иду, мне сейчас некогда, захвачу вам потом по пути»… Парацетамол, пакет молока или стаканчик мороженого… Старуха Лидь Иванна всегда просила о разной ерунде, без которой никто еще не помирал. Морожница ей захотелось! Подумаешь, какая прихоть, пойди ей принеси… «Перебьетесь, Лидь Иванна, сладкое вредно», – так я думала и отвечала ей: «Да, да, конечно, чуть попозже, я вам постучу». За мою неучтивость она прозвала меня «молодая нахалка». А я ее дразнила Панночкой за любовь к гробам.

В тот день, когда старухе привезли гроб, дочь ее, Галин Петровна приехала в квартиру вечером после работы, не просто так, а собрать матери вещи в больницу. Панночке тогда было восемьдесят, она приболела, и ее направили на полостную операцию.

Конечно, риски были. Галин Петровна волновалась, как бы мать не умерла на операционном столе. Над мамочкой Галин Петровна дрожала, за мамочку она боялась с детства, еще с тех времен, когда наша Панночка придумала себе гипертонический криз, и вся семейка, отец и дочка с сыном, скакали возле нее с мокрым полотенцем, и у отца тряслись руки, когда он звонил в скорую, так что палец у него никак не попадал в диск телефона.

И вот она бежит, открывает дверь в маленький коридорчик, отделенный стенкой от лестничной клетки, делает шаг в эту вечную тьму – и, о, боже! упирается носом в свеженький черненький гроб.

– Из соседей кто умер? – была ее первая мысль. – Кто же это? Если только алкоголик-электрик…

– Это мой гроб, – с достоинством сообщила Лидь Иванна, довольная эффектом. – Чего глядишь? Я сама его заказала, по каталогу, видишь, как быстро привезли. А то вам поручить ничего нельзя, сейчас как начнете рыдать, так вам и втюхают что подороже. Там одни спекулянты сидят, в ритуальных услугах. Я сразу им сказала – мне ваш шпон не нужен, я скромный человек была всю жизнь, скромно и умирать буду. Взяла себе простой, сосновый, обивка плюш. Ну и что же, что плюш? Мы за роскошью никогда не гнались, мы о Родине думали!

– Мама! Ну зачем ты так? – задрожала бедная Галин Петровна. – Не пугай меня!

– Я и не пугаю… Мне восемьдесят лет, я пожила. Вон, из третьего подъезда инженер умер под ножом, молодой мужчина, еще и пенсию не получал. Ты что же думаешь, я вечная?

– Мама, мы должны настроиться на лучшее!

– Я на лучшее и настраиваюсь. Мне лучше во сне, под наркозом, во всем чистеньком, чем мучиться…

– Ой, мама!

– Чем тут с вами мучиться, – уточнила старуха.

Галин Петровна рыдала всю ночь, в последнее время она вообще много плакала, нервы у нее расстроились от усталости, от каких-то своих личных жизненных разочарований, от того, что муж поехал в санаторий без нее, от того, что внук совсем вырос, стал обедать на проспекте в поганой пиццерии со своими друзьями, и теперь никому не нужна ее воздушная шарлотка. Плюс метеозависимость, гипертония, отеки, выглядела Галин Петровна, честно скажу вам, не очень. Такая, знаете… заезженная тетка, под глазами темные круги, ей и самой давно пора было заняться своим здоровьем. Иногда она заходила ко мне, в момент панической атаки, просила, чтобы я ей померила давление. И, честно говоря, порой я прямо так и думала, как вы сейчас подумали…. Да-да, я тоже думала – еще неизвестно, кому из них быстрее пригодится этот гроб.

Гроб никому не пригодился. Операция прошла успешно, старушку разрезали, все лишнее выкинули, ничего своего не забыли, и она вернулась домой немного похудевшая, в приподнятом настроении. Жизни ее ничто не угрожало, как сказали врачи, однако Лидь Иванна записалась в умирающие и шантажировала своей потенциальной смертью не только дочь, но и всех соседей.

Эта наглая рухлядь свободно звонила в любую квартиру и просила сгонять за конфетками. Старой жопе захотелось конфетку, и тут же, без церемоний, она диктовала, какие именно купить: Аленку, Коровку или Мишку на севере.

Вы можете себе представить такую ситуацию? Вам вдруг захотелось конфету… И что? Захочется – перехочется. Жди, когда к тебе позвонят и спросят – Лидь Иванна, мы в магазин, не взять ли вам чего? Но нет! Ей нужно шоколад сию минуту! Она же может не дожить, она помрет, пока мы соберемся в магазин.

Никто не смел ей отказать, никто не намекнул, что тихий час вообще-то, что все соседки сами больные пенсионерки, что им не худо бы поспать в жару… Нет, что вы! Только я, молодая нахалка, не брала трубку в дневные часы, когда спал мой сын. Остальные подрывались тут же, неслись на проспект в большой гастроном купить конфет, и обязательно именно тех, что Лидь Иванна заказала, не дай вам бог принести ей другие.

Жена электрика, любимая фрейлина старухи, покорно принимала выговор за то, что принесла не то! не то! не Рот Фронт, а Красный Октябрь, не Красный Октябрь, а Рот Фронт… Жена электрика сидела без работы, у нее не было лишней десятки на несчастную шоколадку, ее бы стоило хоть иногда отблагодарить за мелкие услуги, но Панночка благодарить забывала, любую заботу она принимала как должное.

Да что там конфетки… Она затребовала педикюр и глазом не моргнула. Соседка-медсестра пришла, напарила ей ласты, а потом сама же над собой смеялась.

– Ты представляешь!.. – рассказывала она Жене электрика, – наша Панночка звонит мне на ночь глядя и просит, чтобы я пришла к ней, подстригла ногти на ногах, сама она не может дотянуться. Какова?!.. И я поперлась! На ночь глядя поперлась ногти стричь… Этой старой сучке!

Свой возраст и свою гипертонию старуха считала основанием для грубых манипуляций, в итоге весь двор служил у нее на посылках. А кто там жил? Кто жил в том старом доме? Больные тетки, с фикусами и котами, с редкими визитами детей, которые давным-давно из этой коммуналки разбежались. Гипертония тут была у всех, и все покорно строились у смертного одра противной хамоватой бабки. Почему? Потому что соседки родились в СССР, все были тимуровцами, всех приучили помогать старшим.