– Теть Наташ, у меня беда, у меня украли сумку. Я вот сейчас на стою на Ленинградском, не знаю, что теперь делать.

– И на электричку денег нет? – в ответ отрицательно мычу. – Господи. Что ж делать-то теперь! Да ещё и без паспорта, и без телефона?

– Угу.

– Регина, это беда, придется дяде Валере ехать за тобой. Но только ждать тебе придется немало, там пробки на трассе. Ох, Господь, за что ж ты нам такое послал, – начинает причитать тетя.

Хочется провалиться под землю. Своим существованием я испорчу людям сегодняшний праздник. Не будь я сиротой, может быть, со мной бы так не бегали. Но я привыкла к снисхождению.

– Слушай, доча, ты сейчас по какому телефону говоришь? Может, мы туда деньги пошлем? Спроси-ка, привязана ли карта.

Прикрываю микрофон рукой и обращаюсь к парню. Всё это время он стоял в темноте и курил, внимательно прислушиваясь к разговору.

– Не привязана, – он делает затяжку, а потом спрашивает. – А сколько надо?

– Триста.

Парень мотает головой и закатывает глаза:

– Это вообще не проблема. Не надо ничего пересылать, я просто так дам. Ерунда.

Я смотрю на него снизу вверх, как на святого, спустившегося с небес. А говорят, что в Москве все жадные. Мама меня всю жизнь учила не брать чужого и вежливо отказываться, когда что-либо предлагают, но с её этикетом я бы точно давно попала в могилу. Возможно, она просто хотела, чтобы мы поскорее встретились с ней наверху.

– Тетя, всё нормально, я скоро приеду.

Так и выглядит, наверное, новогоднее чудо.

– Только это. У меня нет налика. Надо будет снять в банкомате.

Сказка перед моими глазами начала понемногу развеиваться. До следующей электрички остаётся минут десять, если не поторопиться, придется праздновать Новый год на вокзале. Но я слишком боюсь устраивать истерику и торопить добродушного парня, который в любой момент может передумать заниматься благотворительностью. Первый банкомат издает противный лязг – «Не работает, собака». Во втором – закончились мелкие купюры. Стрелки часов тикают в ушах, сердце колотится, но я не подаю виду. Парень мне что-то рассказывает, пытается меня отвлечь, успокоить, но его слова пролетают мимо ушей.

Бог любит троицу. Третий банкомат наконец выплевывает несчастные триста рублей. Напоследок я пытаюсь разглядеть имя своего ангела-хранителя на карте, но она оказывается неименной.

Мы бежим к станции, не обращая внимание на светофоры. Но уже на месте меня берет страшное волнение, потому что сквозь шум в ушах я слышу звук удаляющейся электрички.

– Можно, пожалуйста, билет до Павловского Посада? – запыхавшись спрашиваю я через окошко.

– Следующая только завтра, в 5:33. Чуть-чуть опоздали. Пять минут назад ушла.

В глазах все меркнет. Мечусь из угла в угол, не понимая, что теперь делать. Хочется лечь в сугроб, накрыться им, как большим пуховым одеялом, и заснуть. Как глупо. Словно я вновь услышала неправдоподобное и абсолютно нелепое в трубке телефона: «Регина, ваша мама умерла». Я тогда не поверила. Ещё вчера утром мы спокойно завтракали вместе блинчиками с медом, а вечером она просто упала с лестницы. Я даже не успела её навестить в больнице.

– Слушай, мне очень жаль. Но, знаешь, мы можем отпраздновать энгэ вместе. Я тоже сегодня один остался. Как-то так, – тихо и с неловкостью произносит парень, который до сих пор меня не покинул.

Кто он? Высокий, но слегка сутулый и щуплый, даже через зимнюю куртку видно, что парень не любитель спортзалов. Очки на пол-лица, нисколько не делающие из него интеллигента. Как будто обычный одноклассник, который всегда сидел за задней партой, хорошо отвечал по физике и ни с кем не разговаривал.

– А где? – выгнув бровь, интересуюсь я.

– Можно у меня. Я живу недалеко, в двух станциях отсюда. Метро уж точно ходит сегодня всю ночь.

Делаю удивленное лицо.

– Как-то не очень прилично, – несмотря на наивный вид, парень всё равно не внушает мне полного доверия.

– Приставать не буду. Ты не в моем вкусе.

– Прямолинейно, – его слова вызывают во мне ещё большее недоумение.

– Слишком юная, что ли.

– Мне девятнадцать, дядя, – зачем-то начинаю оправдываться, хотя уже планировала свалить от этого чудака.

– Ты подрастешь и поймёшь, когда тебе тоже будет двадцать три. Поймешь, что между нами – не четыре года, а огромная пропасть. Даже через пару лет не поверишь, что ты сейчас и ты тогда – это один и тот же человек.

Смотрю на него в упор, пока в моей голове решается нелегкая задача.

– Нет, чел, так не пойдет. Но спасибо за приглашение, – в ответ на меня смотрят печальными понимающими глазами. – А дашь позвонить в последний раз?

Он протягивает мне телефон, в трубке раздаются долгие гудки.

Может, этот зануда вовсе безобиден. По крайней мере таким он кажется. Если я соглашусь, то не испорчу тете новогоднюю ночь и успею посмотреть куранты. Меня не будет тихо ненавидеть угрюмый дядя Валера за то, что ему приходится праздновать Новый год в дороге. Я не буду всем напоминать о нашей общей потере своим видом, потому что: «Региночка, как же ты похожа на свою мать в молодости, одно лицо». Мне остаётся только безумство. Да и разве со мной может произойти что-то хуже смерти?

Тетя наконец отвечает, на фоне орет телевизор и гремят тарелки. Отхожу на несколько шагов, чтобы никто не слышал, как я вру.

– В общем, опоздала я на электричку. Отпраздную Новый год у подруги. Угу, из лагеря. Да, мы вместе ездили в «Артек» несколько лет назад и там познакомились. Она в Москве живет. Сейчас поеду к ней. Не беспокойтесь. С Наступающим.

Поворачиваюсь к парню и отдаю мобильник. Он всё слышал, но ничего не сказал, не спросил, зачем соврала. Наверное, догадался обо всем сам.

– Даже если захочешь приставать, знай, я семь лет занималась джиу-джитсу.

Парень поднимает руки в знак поражения.

– Меня, кстати, Кирилл зовут.

– А меня Регина, – говорю я и издаю смешок, осознав нелепость происходящего.

Мы спускаемся в метро. Кирилл прикладывает «Тройку» к турникету и оплачивает мой проезд. Я ощущаю себя будто на свидании. В вестибюле оживленно толпятся прохожие, этот день совсем не похож на 31 декабря в Твери. Я привыкла к тому, что Новый год – это исключительно семейный праздник, когда все тихо сидят по домам в узком кругу самых близких. Москва же бурлит, шумные компании друзей спешат в вечерних нарядах на тусовки, запускать салюты. Меня одурманивает эта атмосфера, и я почти забываю о том, что со мной только что произошло.

По дороге Кирилл подшучивает надо мной и всей этой ситуацией, стараясь вывести меня из оцепенения. Потихоньку тревога начинает отпускать. Мы заходим в круглосуточный продуктовый, берём шампанское, батон и последнюю банку имитированной икры.

– Неужели у тебя ничего нет к новому году? – спрашиваю его, пока на кассе пробивают продукты.

– Я совсем не собирался праздновать. Планировал просто лечь спать. Да и всё.

– А почему ты не поехал к родителям?

– У меня их нет. Был отец, но он помер.

– Соболезную, – говорю я слово, которое слышала тысячу раз за последний год и которое как будто не имеет никакого смысла.

Мне вдруг почудилось, что между нами есть какая-то связь. Мы пережили каждый свою трагедию, о которой молчим изо дня в день. Но чем сильнее мы отдаляемся от того рокового дня, тем сильнее чувствуем одиночество. Оно будто не уменьшается пропорционально боли, а только снежным комом накапливается, потому что со временем не остаётся даже воспоминаний о том, как мы были кому-то нужны.

Кирилл тут же переводит тему, рассказывает про друзей, которые разъехались по заграницам, женились на маникюрщицах и перестали играть с ним в «Обитель зла».

– Можем как-нибудь катнуть вместе, – говорю я и закатываю глаза, увидев его реакцию. – Да, да, юные девочки-«не в твоем вкусе» тоже в такое играют.

Он смеется над моей шуткой, и мы заходим в подъезд. Дом совсем новый, стены обшиты деревянными листами, а на полу строительная пыль.