Моё внимание привлекла маленькая тыква, перехватка, похожая на куклу. Я стала тянуть её и говорить с ней. Услышала мой лепет проходившая к себе домой моя крёстная – тетя Наташа, перелезла через плетень и помогла сорвать тыкву. Я очень обрадовалась. Это была первая кукла, которую я запомнила навсегда. Вложила крёстная в мою руку барбарисовых конфет, орешек и пряник – красную лошадку. Эту радость я запомнила на всю жизнь, до старости.

А вот другой момент. Было это, когда тётка Поля, не доброй ей памяти, решила от меня избавиться. «Надоело возиться с этой дохлой девчонкой» – говорила она своей подруге. И упросила её отвезти меня в станицу Белореченскую (километрах в 35 от Кубанской) к моему дяде – Ивану Тимофеевичу Ноздрину. И когда крёстный ушёл на охоту, Поля с соседкой собрались, запрягли мажару, посадили меня и поехали. Без конца тянулась жёлтая пыльная дорога, на обочине был кустарник, дальше густой лес. Солнце немилосердно жгло мою голову. Доехали до хутора. В начале его стоит духан (так назывались места, где торговали водкой). Решили две молодки заглянуть в него, пошутить с казаками. Дали мне вожжи держать, а я очень боялась, чтобы лошади их не вырвали. Вдруг слышу страшные крики: выбегают из духана моя тётка, а за ней соседка, несутся к лошадям, а за ними бегут человек пять казаков. Вскочили женщины в мажару, ударили по лошадям, и они понеслись с бешеной скоростью, а вдогонку горланили и гикали пьяные казаки.

Лошади понеслись. Я билась головой, то об одну, то о другую сторону мажары. Все мы кричали благим матом. Нагнали мы так подводы с досками, запряжённые быками. Хозяева их выскочили на дорогу и остановили наших лошадей. Казаки эти были из Белореченской, а недалеко видна уже и станица.

– А вы знаете Ивана Тимофеевича, машиниста? – спросила их тётка Поля (дядя на молотилках работал).

– Знаем.

– Вот, довезите ему племянницу, а то мы завидно не доберёмся обратно, а вам по пути – мимо будете ехать. Вот тут есть бутылочка – вам пригодится, – затараторила тётка (ей стыдно было ехать к родичу). И повезли меня дальше на быках.

Так, сидя на досках, с засохшей кровью на голове и приехала я к тёте Маше. На улице высыпала встречать почти вся детвора (их было девять человек). Тётя плакала, а дядя Иван взял на руки и говорил что-то ласковое.

Жизнь у дяди Ивана – одно из немногих светлых пятен моего детства. Постепенно я узнавала, как зовут моих двоюродных братьев и сестёр: мальчиков – Алёша, Коля, Митя, а девочек – Оля, Катя, Харитя, Маруся, Валя и малюсенькая Нюся. Все дети обращались со мной ласково.

Вот сижу я во дворе. Утро. Приятно греет солнышко. Голова моя у тёти Маши на коленях. Она разбирает мои слипшиеся от болячек волосы, смазывает чем-то голову и причитает: «Да, боже ж ты мой! Да сколько тут вшей! Что ж, тебе эта тётка подлая голову не мыла, не чесала?». Я отвечаю: «Нет». Мне больно, но я терплю – знаю, что мне лечат голову.

Дядя никогда не проходил мимо меня: обязательно возьмёт на руки или погладит по голове, и что-то ласковое, тёплое идёт от него ко мне. Потому и вспоминаю я его тепло до сих пор, хотя он давно умер. Тётю Машу я, как и все дети, звала мама, а дядю – папа.

«Дуня! Дуня! Иди, будем галку кормить!» – однажды зовёт меня тётя Маша. Я бегу во двор из сада, а он был огромный и казался мне лесом. Сад спускался к протоке – так назывался рукав от Белой. Этот рукав был проведён для мельницы одного богатея, стоящей далеко от дядиного дома. В конце сада была калитка для выхода к протоке. Там можно было набрать питьевой воды и стирать, а во дворе в колодце вода была солёная.

«Галя! Галя! Галя» – звала тётя. И вот, с ветки на ветку летит галка и садится тёте на плечо. Она ей говорит что-то ласковым голосом, даёт клевать хлеб и пшено и больше не обращает на меня внимания. Когда галка всё поклевала, тётя спрашивает: «Ты наелась, Галя?». И к моему удивлению птица хрипло отвечает: «Да! Да! Да!». Я так радовалась и удивлялась, что тётя звала меня кормить её. «Галя! Галя! Где ты?» – зовёт тётя. «Здесь, здесь!» – хрипит Галя в ответ и спешит к тёте на плечо. «Ты к кому пришла?» – «Аме, Аме!» – «Да, умница, – к маме, к маме!». Тётя учила говорить галку, когда та ещё в клетке сидела, а потом в сад выпустила.

Каждый день приносил новые радости: то вишни поспеют, и нас угощают ими, то яблоки, то груши, а то козявки красивые ловились в саду.

Хата была у дяди небольшая. Одна тесная комната и сенцы. Мы все девять человек спали на дорожке, на земляном полу, и занимали весь пол, а маленькая Нюся в люльке, висевшей над деревянной кроватью дяди и тёти.

По вечерам у нас шла весёлая возня. Играли в «малу кучу без верха», в жмурки. Часто дядя по очереди возил нас на спине – он почти всегда играл с нами. Так проходили вечера, а днём ждали другие забавы.

Однажды, слышу: «Дуня! Дуня! Иди скорей рыбу ловить в протоке!» – зовёт Алёша. Я вскочила, побежала за ведром и в рубашке бегом через сад к протоке. А там воды нет – шёл ремонт мельницы, и рукав запрудили у реки Белой. Рыба осталась на дне глубоких выбоин, и часть, уже дохлая, лежала на песке в иле. «Вот я какую поймал!» – кричал изо всех сил Митя, показывая всем рыбу. «Кидай в ведро!» – распоряжался Алёша. В моих руках рыба не держалась, выскальзывала, а хотелось и мне принести «маме» рыбу. Не долго думая, я влезла в воду, опустила рубашку и зацепила ей несколько мелких рыбёшек. Так, прижав их к животу, я помчалась по саду с криком: «Мама! Мама! И я поймала тебе рыбок!». Тётя со смехом остановила меня и взяла рыбок, приговаривая: «Ну вот, мы их теперь зажарим, а рубашку сполоснём и высушим, а ты пока голенькая побегай».

«Дуня! Дуня! Иди – твой папа приехал!» – зовёт меня Алёша, старший из мальчиков. Я бегу из сада и говорю: «Что ты кричишь? Папа в саду работает». – «Это не твой папа, а наш». Я поражена, мне хочется плакать от обиды, а брат говорит уверенно: «Вон, вон в ворота входит твой папа». Я за это время никогда не вспоминала своих родителей.

Смотрю, от ворот идёт очень знакомый и страшно близкий мне человек. «Папа, папа!» – бросилась я к нему, а он поднял меня, прижал к груди и говорит: «Ласточка ты моя, цветочек мой! Да как же они тебя отдали, мою радость!». А сам плачет. Я собираю в ручку его слезинки со щёк, глажу его мягкую пушистую бороду, гордо поглядывая на сбежавшуюся детвору: «Вот и у меня папа!». Эту мою радость не передать словами.

Вернувшись после неудачной торговли и болезни, отец очутился в долгу – выданный вексель за колёса был у кума, а он не отдавал его. Выкупить было нечем. Тут ещё узнал, что меня, его любимицу, очень похожую на него (с таким же неровным носом и серо-зелёными глазами), отдали людям. Дядя Ваня был большим другом отца, написал ему: «Дуня у меня». Так отец с почты, после прочтения письма, пешком побежал из Майкопа 25 верст в Белореченскую и взял меня, уже трёхлетнюю, домой.

В нашем дворе полно народа, все волнуются, говорят, указывая на сарай: «Там, там!». Я стараюсь пробраться между ногами туда. Кто-то поднял меня на руки и говорит: «Вон, вон твоя бабушка лежит. А дядя в белом – это доктор». Он что-то тащит у бабушки из живота; я вижу белый эмалированный таз и в нём руки доктора в крови. Стало страшно, я пронзительно закричала, и меня унесли.

Позже я спросила у мамы Ули, что это было. Она рассказала: свекровь, мать моего отца, вздумала покупать возом арбузы и штучно продавать их солдатам и казакам. Через выгон были военные казармы, а наша хата стояла лицом к ним… Казаки решили, что у этой старухи много денег. Пришли вечером за арбузами, выпили для храбрости, накинулись на неё и задушили. Во время борьбы она укусила одного из убийц за палец и он утерял шапку. Их на следующий день при утренней проверке и нашли.