Дым стал собираться, рисуя причудливые фигуры над Видящим. Ей казалось, что сизое полотно обретало очертания животных: проплывающих мимо рыб, рассекающих пространство крыльями птиц, вышагивающих по воздуху лошадей и собак. А в следующий момент все пропало, растворилось, расходясь тонкими нитями к потолку. Когда Ома наконец смогла вдохнуть полной грудью, за окном раздался пронзительный звук вороньего карканья.

Пахло кострами и мокрой псиной. Отсюда дома казались еще меньше, старые, покорежившиеся. На местном рынке кипела жизнь: торговцы зазывали купить товар, женщины ходили между рядами, выбирая, что сегодня приготовить на ужин. Выбор небольшой, но они придирчиво осматривали прилавки с рыбой, мясом и молоком.

На выезде из деревни мальчишка сидел на повозке, держа в руках соломенного человечка, и смотрел в небо. На секунду Вирхо встретился взглядом с его голубыми глазами, а под перьями пробежал холод. Умрет.

Мальчишка напомнил ему другого – из далекого воспоминания. Изможденного, с залегшими синяками под глазами, с острыми коленками, выделявшимися под тканью тонких льняных штанов. Рут прижимала его к себе, держала за тонкую, словно ветвь, руку – того и глядишь сломается.

– Пусть они заберут меня взамен, – она сидела на коленях, смотря на Вирхо покрасневшими, припухшими от бесконечных слез глазами.

Но ни его просьбы духов о выходе на связь, ни молитвы им о здоровье не помогали. Духи молчали. Он видел, как жизнь в мальчишке с каждым днем угасает, как он слабеет, все реже приходя в сознание. Казалось, Рут умирала вместе с ним: в этой исхудавшей, со впалыми щеками женщине, едва ли можно было узнать бывшую избранную. Тогда он сделал то, на что вряд ли бы когда-то решился ради кого-то другого – вынудил духов явиться. На это ушло так много энергии, что последующие несколько дней пришлось провести в постели, но духи все же явились перед Рут.

– У всего есть цена. И ты ее заплатить не сможешь, – таков был их ответ на просьбу.

Было ясно, что этот ответ был следствием ее отказа служить им, местью за то, что она когда-то сошла с пути Видящей. И ее расплатой стало наблюдение за тем, как умирает ее ребенок: мальчик ушел тихо, спустя несколько дней. Ей больше некуда было возвращаться, и она осталась в поселении. Вирхо знал, что одинокими вечерами она молила духов о том, чтобы те забрали ее, проводили в Верхний мир – к мужу и сыну. Но они, напротив, подарили ей долгую жизнь.

Вирхо взмахнул крыльями, чтобы подняться выше, отогнать навязчивые мысли о смерти. Он всегда знал, что спасти можно не всех. И этот голубоглазый мальчишка не был тем, кому он должен помочь – не к нему вели его духи.

Солнце заканчивало свой путь по небосводу, постепенно склоняясь к горизонту. Он уже так долго в полете, что каждая мышца отзывалась болью. Он прикрыл глаза, отдавшись ощущению, как ветер нежно держит под крылья. Только он и бескрайнее небо.

Ветер. Небо. Мысли короткие, обрывистые. Когда так долго ворон, кажется, что птичье сознание берет верх, сливается с его. А духи продолжали тянуть, и зов наконец затихал: он был близко.

Чтобы не сдаться под птичьим сознанием, он пытался заполнить мыслями свое собственное. Его мысли были полны тревоги: и за поселение, и за тех людей, которых он там оставил, и за дочь. Ома делилась всем, что с ней случалось, что тревожило, но промолчала о приходе духов. Она так долго ждала, что они явятся, но сейчас, когда это произошло, она промолчала. Вирхо не знал, была ли причина в том, что она не хотела с ним делиться, или в том, что она сама не понимала, что именно почувствовала. Каждый из этих вариантов ему не нравился. Ему не хотелось признавать правоту Рут, которая говорила, что она совершенно безнадежная ученица. Но то, что она могла ему не довериться, было еще хуже.

Он ощутил толчок, слабый импульс, который говорил о том, что зов вел именно сюда. Вдалеке виднелись военные палатки, красные в последних лучах солнца. Целый палаточный город, который не окинуть взглядом даже с высоты птичьего полета. Снова война. От этого осознания перья приподнялись, пуская к тонкой птичьей коже холодный воздух. Перемирие не нарушалось вот уже несколько лет.

Когда чужеземцы из Дипрамора вторглись на земли Окпары, духи явили свою волю впервые: они хотели, чтобы его люди были как можно дальше от войны. Говорили, что потом дипраморцы двинулись дальше на восток, захватили несколько городов. Правители независимых городов не верили в то, что армия чужеземцев сможет их взять. Но остальные, после падения первых правителей, кажется, заключили союз против дипраморцев, так что тем пришлось свернуть наступление. Вирхо не слишком вдавался в это: духи всегда уводили их от войны, так что она прошла мимо. Им не приходилось искать новый дом больше трех лет: перемирие действовало. С чего бы сейчас что-то изменилось? Надо слушать. Смотреть.

Он пролетал над раненными, стонущими и молящими богиню о милости, и теми, у кого оставались силы лишь на молчаливую тихую смерть. Чей-то дух уже вышел из тела, бродил меж живых, звал на помощь. Но никто не видел его, никто не слышал. Кроме ворона, что пролетал мимо. Скоро он поймет, что умер.

Кузнец ремонтировал погнутые в бою доспехи, стучал молотом, бранился на мальчишку, который вел к нему лошадь. Совсем юный, но уже видевший смерть. Вирхо задержал на нем взгляд. Соломенные волосы спутанные, грязные, следы засохшей крови на лице. Кровь до сих пор стекала тонкой струйкой из ссадины на голове, он морщился каждый раз, наступая на ногу, которая не желала слушаться. Но он вел лошадь, что потеряла подкову. Потому что ее жизнь стоит дороже. Женский вскрик, перешедший в заливистый смех, отвлек его от этих мыслей.

Нужно было узнать, куда лежит их путь, чтобы увести подальше своих людей. Вирхо заметил центральный шатер, рядом с которым развевался штандарт с крылатым львом на черном фоне. Он снижался, и уже можно было разглядеть красную кайму, лавровые ветви в нижнем краю знамени. Если сесть рядом, наверняка можно будет услышать разговоры, узнать, что нужно, и возвращаться назад. Если на птичьих крыльях сюда можно добраться за двое суток, то верхом это займет куда больше времени, – достаточно, чтобы увести людей. Резкая боль. Птичье сердце пронзила стрела, и он камнем упал на землю.

– Мы знали, что ты появишься, Видящий, – последнее, что он услышал.

Темноту рассеивала лишь одинокая догорающая свеча. Травяной дым, поднимавшийся от пучков в глиняных мисках, отбрасывал причудливую вязь полупрозрачных теней на деревянные стены. Ома наблюдала за этими пляшущими тенями. Нельзя было понять, сколько они здесь находятся, но она знала – очень долго. Через небольшую щель створок она могла наблюдать, как солнце зашло, взошло снова, а сейчас – вновь клонилось к закату. Мышцы саднило, но она заставляла чашу петь. Иногда ее сменяла Рут, а она окуривала комнату травами: по затекшим мышцам ног каждый раз расходилось неприятное покалывание, но это была единственная возможность хоть немного размяться. Вирхо лежал, а его веки подрагивали, будто он видел сон. Ома знала, что отец сейчас далеко, и звук чаши – то, что поможет ему вернуться. А поэтому нужно было продолжать, нельзя, чтобы чаша замолкала.

Тень от нитей дыма извивалась, завораживала. Наверное, еще немного – и Ома бы уснула, наблюдая за ними. Это было похоже на рябь на поверхности воды, когда бросаешь туда камень. Она пыталась разглядеть в этих дымных нитях очертания животных, как было во время перехода сознания отца в тело ворона, но ничего не происходило. Лишь сизые всполохи, звук чаши и стойкий запах трав, который уже, вероятно, въелся в одежду и волосы.

Звук удара кровати о стену заставил девушку вздрогнуть, повернуться на источник звука. Тело Видящего било крупной дрожью.

– Бабушка! – Ома вскрикнула, привлекая внимание старушки, но та уже бросилась к Вирхо.

– Не бросай чашу! – она подожгла новый пучок трав, принялась водить над его телом. Размеренные звуки чаши разбавлялись стуком кровати и хрипами Вирхо. Из его рта потекла тонкая струйка крови.