А Гриша, соориентировавшись, где он находится – стоял он в одном из переулков, выходивших на Петровку, отправился домой. Сокращая путь, шёл двориками, все ходы и выходы из которых знал наизусть.

Только теперь, немного успокоившись, он понял, как сглупил, не сказав Оле, по сути, и двух слов. Испугался почему-то близкого присутствия девушки… У него даже спина вспотела. Прежде он никогда никого не провожал в одиночку. И каким олухом он, наверно, ей показался! Всё мямлил что-то, жестикулировал невпопад. Размышляя над тем, как загладить вину перед симпатичной Олей, ему пришла в голову отличная мысли пригласить её в цирк, мимо которого он проходил теперь по дороге домой. А что? Отстоит очередь, возьмёт билеты. Всё очень просто.

Обрадовавшись этой идее, Гриша миновал открывшейся недавно Центральный рынок и хотел уже перейти на Цветной бульвар, как вдруг услышал чью-то отчаянную мольбу о помощи.

– Помог.. – крик этот тотчас же оборвался, словно кричавшему (точнее, кричавшей), зажали рот.

Не было сомнений в том, что жуткий крик этот исходил из-под арки дома, фасад которого выходил на бульвар. Гриша на секунду остановился посреди дороги, а затем бросился к арке. Яркий свет фонаря, стоявшего на длинной ноге справа от неё, резко делил пространство под аркой на светлую и тёмную части. И там, в темноте прибежавший Гриша различил несколько смутных силуэтов и окрикнул их.

– Эй, что вы там делаете?

Некая фигура небольшого роста, резко обернулась на неожиданный окрик и вышла из тени на свет, к Грише.

– А ну вали отсюда, фраерок, – услышал он блатные нотки в голосе того, кто шёл на него в низко надвинутой на глаза кепке, – вали, пока цел, понял? – это была угроза, которую, впрочем, её адресат не испугался.

Блатной уверенно шёл на Гришу, держа руки в карманах брюк, но когда приблизился уже на расстояние вытянутой руки, тот встретил его хорошо поставленным прямым правым в челюсть. Нападавший, не успев издать и звука, рухнул, точно пальто с вешалки. С другим Грише пришлось сложнее. Поначалу они обменялись сильными и меткими ударами, но вскоре Гриша, кроме занятий в аэроклубе бравший уроки по боксу у тамошнего инструктора, знавшим толк в этом виде спорта, стал одолевать противника. Он готовил уже решающий удар, приглядываясь к плохо охраняемой челюсти своего оппонента, как вдруг раздался тот же крик, привлекший внимание Гриши всего несколько минут назад; он на мгновение отвлёкся, и тотчас что-то острое и холодное вошло ему под левую лопатку. Он выгнулся всем телом, открытым ртом пытаясь заглотить воздух, которого почему-то перестало хватать…

5

Очнулся он на восьмые сутки. С трудом поднял отяжелевшие веки, увидев над собой белый свод, словно на какой-то станции метро. Но разве он в метро? Тогда почему кругом так тихо? Вялая память не подсказывала, где он, что с ним? Гриша попытался повернуть голову, но даже это лёгкое движение причинило нестерпимую боль во всём теле, он застонал. И тотчас же над ним вырос некто в белом и, кажется, что-то сказал или спросил. Голос раздался откуда-то издалека, Гриша не разобрал слов. Он собрался было переспросить, но что-то острое вонзилось ему в левый бок и лишило последних сил. Он уже не слышал, как вокруг его койки суетились люди в белых халатах, как поднимали его слабую, почти безжизненную руку, слушая едва различимый пульс. Как молоденькая медсестра торопливо сделала ему один за другим два укола. И как потом врачи удалились из палаты, оставив его на попечении сиделки, пожилой женщины в пенсне.

В последующие две недели Гриша Митричев то приходил в себя, то вновь погружался в забытьё. То вдруг поднимался в небесную высь на У-2, то оказывался в подворотне, пространство которого было поделено на два треугольника, светлый и тёмный. Видел полные горя глаза матери, пытался её успокоить слабой улыбкой; видел мелко дрожащий подбородок Павлика и изможденное лицо отца. Видел он и какую-то незнакомую, удивительно хорошенькую девушку, видел, как по её нежным щекам текли слезы, и она отирала их белым платочком, зажатым в маленьком кулачке. Он хотел спросить, кто она такая, но сил даже на столь короткую фразу ему не хватало, он закрывал глаза и проваливался куда-то в темноту.

Только на двадцать четвёртые сутки он, наконец, пришёл в себя. В это время в палате находилась пожилая сиделка в пенсне, воспринявшая это событие вполне спокойно. Она встала со своего стула, стоявшего чуть в стороне от койки Гриши, подошла к нему и спросила, как он себя чувствует. Вместо ответа слабый ещё парень чуть прикрыл веки, что означало – нормально.

К счастью вскоре дела его и вправду пошли на поправку. От врачей он узнал, что заточка, которую ему вонзили в подворотне, прошла всего в двух сантиметрах от сердца. Возможно, что и это не спасло, если бы его так быстро не доставили в больницу. Тут уж он должен благодарить…

– Сам увидишь от кого, – заинтриговал Гришу молодой краснощёкий врач в белой шапочке.

Однажды в послеобеденный час, задремавший Гриша, услышал, как тихо скрипнула дверь в его палату, и кто-то вошёл, сделав несколько робких шагов. Для визита родителей час ещё не пробил, а сиделка ступает более уверенным шагом. Впрочем, посетители могли прийти к любому и трёх его соседей, которых сейчас на месте не было. И как не сладка была дрёма, любопытство пересилило, он чуть приоткрыл веки…

Или же он всё-таки спал? Рядом с его койкой стояла девушка из его прежних видений. Русоголовая, кареглазая, небольшого росточка, накинутый на её плечи халат был ей столь велик, что девушка буквально тонула в нём, отчего облик её производил несколько комическое впечатление. Они долго смотрели друг на друга, затем Гриша улыбнулся; девушка ответила ему счастливой, приветливой улыбкой.

– Так это не сон? – едва слышно произнёс Гриша. Девушка лишь по движению его губ догадалась, что её о чём-то спросили. Сделав маленький шажок вперёд, она вопросительно подняла тоненькие бровки, как бы переспрашивая.

Собравшийся с силами Гриша намеривался повторить вопрос, но его опередил вошедший в палату молодой краснощёкий доктор – Иван Иннокентьевич.

– Ну, поблагодарил свою спасительницу? – весело улыбаясь, спросил он.

– Нет, нет, что вы! – бойко запротестовала девушка. – Это я должна благодарить, я! – от досады на несправедливые по её мнению слова доктора, она всплеснула огромными рукавами-крыльями своего халата. – Он спас мне и жизнь и…честь, – девушка совсем смутилась, и румянец залил её нежные щечки.

– Вот как! – удивился Иван Иннокентьевич. – Да ты у нас герой, стало быть, Григорий?

Тут уж и Гриша засмущался. Он не мог постичь смысл горячих реплик этой милой девушки, облачённой в безразмерный халат. Спас ей жизнь… герой… нет, это перебор, конечно. Ну, врезал одному негодяю, с другим сцепился, потом эта страшная боль под левой лопаткой… А более он ничего и не помнил, очнулся уже на больничной койке. Хотя, если честно, слышать слова благодарности от такой девушки было чертовски приятно.

Первая беседа молодых людей долгой не была, оба конфузились, растеряно улыбались друг другу, и когда Иван Иннокентьевич, ненадолго покинувший палату, вновь вернулся и попросил гостью особо не утомлять слабосильного ещё паренька, девушка, присевшая на краешек кровати Гриши, поспешно поднялась и безропотно направилась к выходу, не смея перечить доктору. И как Гриша не харахорился, заявляя, что великолепно себя чувствует, Иван Иннокентьевич был непреклонен: на первый раз достаточно.

В открытых уже дверях милую гостью задержал вопрос Гриши, продублированный доктором: Гриша ещё не мог говорить достаточно громко:

– Он спрашивает ваше имя.

– Тоня, – девушка мило улыбнулась.

– А он – Гриша, – повторил за своим пациентом Иван Иннокентьевич.

– А я знаю! Я завтра приду ещё, можно? – Тоня вопросительно подняла свои тоненькие бровки, глядя на доктора.

– Ну, если Гриша не возражает…

Тот так отчаянно замотал головой, что она у него закружилась.

– Не возражает, – рассмеявшись, «перевёл» Иван Иннокентьевич.