Погода на южном побережье Андалузии стояла жаркая – ни облачка, только палящее солнце – но меня бил озноб. Я сидел на палубе, обхватив руками голову, в руках – мятая бумажка с записью телефонограммы на английском: «При налёте на Нант погибли супруги Ракито́ф, Василь и Мари».

Да, я несколько раз ходил в портовое управление. Да, я уговорил послать запрос на уточнение сведений о гибели родителей. Ответ пришёл быстро – спасибо коллегам отца – с той же записью: «При налёте на Нант погибли Ракито́ф Василь и Мари». Мне стало тоскливо: даже похоронить их не успевал – нас разделяли границы и километры.

А потом была апатия. Громкоговоритель продолжал доносить до нас вести с фронтов: Голландия капитулировала, оккупирована Фландрия, немцы форсировали Шо, союзники отступали – мне было безразлично: смотрел на окружающую обстановку словно сквозь иллюминатор подводного скафандра. Мне казалось, что этот мир уже не имеет ко мне никакого отношения, живя по своим законам. Однако скоро и эти законы были нарушены: судно поступало в распоряжение королевских военно-морских сил – так нам объявил представитель английского командования в Гибралтаре.

Радио сообщало о капитуляции Бельгии.

На корабле началась «революция». Если бы не капитан и несколько солдат, сопровождавших британского офицера, то кто-то обязательно бы полетел за борт.

Капитан покинул судно вместе с англичанами. Через пару часов он вернулся и объявил о решении союзного командования (но мы прекрасно понимали, что за всех союзников здесь принимали решения только британцы), что мы имеем право покинуть «Бретань» и вернуться во Францию.

Моряки, злобно ругаясь, бросились в каюты собирать вещи. На палубе остались только я, Папаша Гийом и капитан. Невзирая на присутствие старших офицеров, позволил себе вольность – сел на палубу, опершись спиной на ящик, но никто как будто не заметил моего нарушения субординации. Старший механик смотрел на море, капитан разглядывал судно. Из открытого окна рубки доносился голос диктора: «В результате упорных боёв наши войска…», мой мозг отказывался дальше слушать.

Наконец, командир нарушил затянувшееся молчание:

– Твоё решение, Гийом?

– Разве это что-то изменит? – старый моряк цыкнул зубом. – Лучше, кэп, скажи, что ты будешь делать?

Капитан молчал, потом мягко погладил борт судна и повернулся ко мне:

– А ты, Викто́р, почему не собираешь вещи?

Что ему ответить? Возвращаться во Францию? К кому? Даже на похороны не успел. Из динамика доносился голос английского диктора: «…Доблестный флот Его Величества нанёс сокрушительный удар…». Пустое сотрясание воздуха. А во рту – только горечь.

– Остаюсь, – выдохнул я, не глядя на капитана.

– Кэп, мы остаёмся, – улыбнулся Папаша Гийом, но получалось это у него как-то невесело.

Посмотрел на него: его глаза, выглядывающие из-под морщинистых век, не улыбались.

– Как знаете, как знаете… – капитан развернулся к нам спиной. Немного постояв, направился к мостику, на полпути остановился, обернулся к нам: – Прощайте.

Вдруг он снял фуражку и резким движением метнул её в воду.

«…Французские войска перешли в контрнаступление под Седаном…», – звучал нарочито торжественный голос диктора из радиорубки.

Смотрел на спину удаляющегося капитана. Его летний китель напоминал мне белый флаг, вывешенный исчезающей реальностью. Укол пробил даже мою апатию. Мир в иллюминаторе стал другим: с детства привычные люди вдруг превратились в незнакомых существ со своими законами поведения, которые мне не дано понять…

К вечеру судно опустело: команда отправлялась на берег, капитан спустил французский флаг и, аккуратно свернув его, последним спустился в шлюпку.

Продолжал сидеть на горячей палубе, не поднимая головы. Ещё пять минут назад моряки проходили с чемоданами и баулами, смотрели на нас, обменивались шутками в наш адрес: «Сколько пенсов обещано от «ростбифов»?» В моём мозгу никак не могло уложиться: почему оставшиеся верными долгу остаются в меньшинстве и даже становятся объектами насмешек?

Посмотрел на Папашу Гийома – тот равнодушно смотрел вслед уходящей шлюпке. Уплывающие моряки что-то кричали ему и махали руками.

– Почему ты остался? – спросил его.

Стармех вытер мозолистые руки чистым платком – привычка моториста: постоянно вытирать руки, даже если они чистые, – потом он отвернулся от моря, поднял глаза на пустой флагшток.

– Наверное, потому что я марселец, и бошев не переношу на дух, – ответил Папаша Гийом.

– А англичане лучше? – не удержался я от колкой реплики.

Он не ответил – пожал плечами и отвернулся к морю…

Вечером на «Бретань» прибыла группа матросов. Все они были французами с разных судов. Их всех объединяло только одно: они решили остаться под британским флагом. Но их была настолько мало, что англичане смогли скомплектовать экипаж только нашего небольшого сухогруза. Новые члены экипажа были людьми разными, но настроение у них было одинаковое: угрюмые лица, молчаливость.

Последним прибыл новый капитан и представитель английского штаба в Гибралтаре, который и представил нам командира. Разношёрстный строй потёртых матросов с торговых судов встретил это назначение лёгким смехом и язвительными шуточками в кулак.

Перед нами стоял высокий худощавый мужчина, лет тридцати пяти – сорока в чёрной форме королевского флота. Из-под помятой фуражки торчали вихрастые рыжие волосы. Впалые щёки и нос с горбинкой производили некое впечатление хищности в его облике, однако глаза контрастировали с этим: они улыбались, или, точнее говоря, насмешливо искрились. «Странный капитан», – сделал я свой вывод.

«Лейтенант Джордж Моро», – так представил нашего капитана штабной офицер. «Во всяком случае, корни у него французские», – не мог не отметить я, хотя нельзя было сказать, что у меня возник к этому какой-то интерес: «Из семьи эмигрантов. Впрочем, как и я».

Но среди новоявленных членов экипажа это вызвало очередную волну шуточек и присвистываний: «Под кислым британским флагом ведут вперёд нас беглецы». Однако, как мне показалось, капитан не заметил этого, или просто не обратил внимания. Офицер штаба вытащил из свёртка флаг, и вскоре на флагштоке нашего сухогруза заколыхался «Юнион Джек». Это действие погасило игривость настроения матросов: теперь все окончательно поняли, что они попали в новую для себя роль.

Капитан обратился к нам на беглом французском без малейшего акцента:

– Экипажу быть готовым к выходу завтра в море. О времени сообщу завтра. Старшему помощнику, – он перевёл взгляд на невысокого круглого мужчину с большими залысинами в тропической морской форме, мужчина стоял с краю в нашем строю, – провести распределение матросов по выполняемым обязанностям. Всем ознакомиться с судном, Старпому проверить управление, – он посмотрел на Папашу Гийома: – Старшему механику проверить двигатель, – в девять вечера доложить о готовности к выходу. А теперь Ваша очередь, месье Леруа, – капитан кивнул старпому и отправился со штабистом к трапу, и вскоре катер унёс их к берегу.

Папаша Гийом махнул мне рукой, и мы направились в машинное отделение, остальные матросы, недовольно бурча, остались на палубе выслушивать указания старпома…

В девять вечера Папаша Гийом ушёл докладывать на мостик о готовности двигательной установки к выходу в море. Через час он вернулся. Человек он был немногословный, но немного поделился первыми впечатлениями о новом капитане: как специалист – что-то знает, насмешлив – любит язвить и подтрунивать, завтра в полдень выходим в море – курс неизвестен.

Так прошёл мой первый день под британским флагом.

На следующее утро после погрузки припасов и ящиков со снарядами к зенитным орудиям судно направилось в открытое море – курс зюйд-ост. Мы шли в караване ещё с шестью транспортниками в сопровождении трёх эсминцев и одного крейсера. Через несколько часов хода курс был изменён – ост. Куда точно идёт судно, экипажу не говорили. Об этом знал только капитан, но он молчал.