– Почему же ты тогда плачешь?

– Потому что это больше не правда! Потому что… она… её… – Яков уткнулся в грудь брата и, тихо всхлипывая, заплакал.

Глеб понял, что ему снилось – крепче обнял брата и поглаживал по предплечью. А за окном запела первая пташка.

Яков успокоился. Глеб, укладывая его обратно спать, сказал:

– Поспи ещё немного.

– М-хм, – отозвался сонный Яков.

Как и всегда, он быстро уснул. А Глеб вышел из их комнаты в коридор, который через один с половиной шага от двери упирался в стену. Коридор тянулся линией направо и заканчивался входной дверью. В крошечной прихожей у стены была полка для обуви, а над ней крючки с верхней одеждой, которой сейчас было мало – только пара кофт, ветровка, и большая мужская джинсовка. Рядом теснилась тумба с двумя ящиками, на ней стояла чаша для ключей, а над ней висело небольшое зеркало.

Глеб сделал три шага по коридору и остановился у следующей двери, которая была приоткрыта. Через её щель – через зеркало, которое висело на старом шкафу – Глеб увидел отца.

Он сидел в потёртом бордово-красном кресле и, свесив голову, спал. В семейных трусах и белой майке, в руке была почти пустая бутылка из-под пива, а остальные – пустые – стояли и лежали возле кресла сбоку, и парочка у ног. На чуть выпирающем животе, к которому братья так ещё и не привыкли, было пятно и крошки. Телевизор, который находился на столике, работал почти бесшумно; и свет от него падал на усталое лицо с щетиной, а каштановые, как и у Глеба, волосы были растрёпаны.

Сделав несколько движений языком во рту и полу-поморщившись, Глеб вошёл в комнату – прошёл мимо раскладушки, стоящей впритык к прикроватной узкой тумбе; обогнул двухспальную заправленную и покрытую слоем пыли кровать, и прошёл к окну. Он открыл дверь балкона, подпёр её брусочком и, не глядя на посапывающего отца, вышел обратно в коридор и прикрыл за собой дверь.

Дойдя до крошечной прихожей, Глеб повернул направо – прошёл мимо двери с комнатой, где через приоткрытую щель виднелся туалет. Хотя, учитывая размеры комнатки, больше, казалось, что это шкаф. Глеб прошёл мимо тесной ванной комнатки и оказался в небольшой кухне.

У старого евроокна напротив и чуть левее двери висела голубая тюль, а за ним виднелись сосны, растущие во дворе. Слева – светлая, но старая и потемневшая плитка; уголок кухонного фартука с раковиной в одной из тумб, над ним висели шкафчики, рядом стояла старя плита и в углу, у окна – холодильник. Справа – обои с ромашками; в углу, у окна – напротив дверной рамы стоял небольшой стол, за которым каким-то чудом помещалось четыре разных стула.

Глеб приготовил завтрак на троих; спланировал, что будет готовить завтра на ужин, так как на сегодня ещё были остатки, и записал продукты в список, который висел на холодильнике.

Закончив писать, Глеб отстранился от холодильника и задержал взгляд на фотографии, которая висела на магнитике в форме связки бананов.

Светлое покрывало в бледно-голубую и бежевую полоску, еда в одноразовой бумажной посуде, термос, контейнеры с цветочными узорами и семья, которая смотрит в объектив – муж, жена, и два сына. На ней было простое светло-салатовое платье с воздушным подолом. Он улыбался, был выбрит и без выпирающего живота. Глеб похож на отца, Яков на маму – у неё были такие же чёрные, густые и волнистые волосы, и в её длине до плеч это было особенно видно.

Только в маленьких деталях виднелось её недомогание: едва видимые синики под глазами – ничего необычного на первый взгляд, но не для неё; более тусклый взгляд, на одну четверть от привычного блеска и радости из-за времяпрепровождения с семьёй; скрываемая устлалось в плавных линиях лица; как рука, став чуть более вялой, медленной, чем обычно, тянулась к тарелочке; как она сидела, а линия её прямой осанки и плавный изгиб плеча чуть отклонились от привычного положения намеченного невидимым пунктиром в воздухе. И то, что на фотографии было не видно, но Глеб помнил: волосы, которые стали тусклее, но из-за солнца на фото этого не было видно; что они редели с каждым днём, но из-за её умелой укладки и перевода прядей вперёд виднелись прежние густота и объём; что она стала худее, особенно в талии, но у платья был тканный ремешок, и она утянула его. Ни эти детали, ни эти знания не были видимы и ведомы посторонним, но были Глебу. Так же, как и витающая вокруг них и в них надежда; но, возможно, уже она гасла в ней.

Глеб накрыл на двоих, а третью порцию с яичницей и салатом оставил на кухонной тумбе и накрыл плоской тарелкой.

После того как Глеб поставил стираться одежду и помыл сковороду, на кухню пришёл сонный Яков. При свете утра виднелся лёгкий летний загар, но его кожа, как и у мамы, загорала плохо; был он здоровым ребёнком, разве что помельче чем его друзья-мальчики.

– Зарядку сделал? – спросил Глеб. И в ответ брат застонал. – Давай-давай, а потом завтрак.

– А потом…? – сказал Яков. Его сонливость улетучилась, а глаза засияли от предвкушения.

Глеб, словно этого не замечая и едва сдерживая улыбку, спросил будничным тоном:

– А что потом?

Яков нахмурил чёрные бровки, насупился и сказал:

– Пускать змея! Ты же обещал.

– Ах, – уже не сдерживая улыбки, сказал Глеб, – ну, раз обещал, значит пойдём. – Яков просиял и едва не подпрыгнул от радости. – Но. Сначала зарядка и завтрак.

– Ага-ага! – закивал он и направился в их комнату.

– Только не халтурь, – сказал вслед Глеб.

После зарядки и завтрака, Глеб помыл посуду, развешал бельё на балконе (туда и обратно он прокрадывался мимо отца и не смотрел на него); проверил воздушный змей в форме причудливой сказочной бабочки с разноцветными лентами. Змей Глеб купил с рук и починил – подклеил каркас, отмыл крылья и ленты. Яркие краски немного выцвели, но всё ещё были красивыми.

Братья оделись и, постоянно соприкасаясь, обувались в прихожей. Глеб был в чуть свободных шортах до колен из тёмной джинсы и прошитым подворотами, в свободной бежевой рубашке с короткими рукавами изо льна, под ней едва виднелась белая футболка; а на ногах – сандалии цвета хаки. Яков был в салатовых шортиках, розовой футболке, синих сандалиях с главным персонажем из мультфильма «Тачки»; на правом запястье был плетёный браслетик, который он сделал сам в детском саду, на спине – мягкий рюкзачок-лягушка с милой мордочкой и большими глазами; а на голове – голубая кепка с надписью вышитых разноцветных букв: «Summer boy»4.

Обувшись, Яков вспомнил, что хочет в туалет – разулся и пошёл в уборную. А Глеб проверял свой рюкзак – всё ли он взял с собой; и дважды проверил наличие бутылки воды сбоку.

Пока Яков повторно обувался, Глеб перевёл взгляд на дверь родительской комнаты – смотрел, чуть наморщив лоб и поджав губы.

Надев сандалию, Яков взглянул на старшего брата и, снова нагибаясь, спросил:

– Может надо разбудить папу?

Глеб знал, что скоро прозвенит писклявый будильник, отец выскребет себя из кресла и попутно позвенит бутылками. Затем – туалет, душ, проглоченный завтрак; он почистит зубы, оденется, соберёт рюкзак, обуется, пшикнет на себя одеколоном, который стоит на тумбе и который почти закончился (и Глеб сомневался, что, когда это случится на его месте появится новый). Автобусная остановка, три разных названия, и затем неприметное старое здание, в котором не так давно открылся новый отдел Почты России и отца перевели туда. Перерыв на обед – возможно отец ничего не съест. После – автобус, больше остановок, больше названий; магазин и дом; смена одежды, проглоченный ужин, и отец вернётся в свою комнату. Тихое бормотание телевизора, мерцание света от смены кадров, сцен или начала рекламы; как всегда, отец будет смотреть спортивный канал, новости или передачу про животных. И, как всегда, будут слышны пшики открываемых крышек, лязг стекла, и шуршание пакетиков от закусок.

Глеб думал, что хорошо, что отец не курит, а то, наверное, остались бы уже без квартиры. Он не знал, как отец находит силы ходить на работу пять дней в неделю. Но отец находил силы только для этого. И несмотря на то, что они живут в маленькой квартире, они почти не видятся, а когда пересекаются то почти не говорят.