– Или нет.

Стало прохладно. Братья приблизились к тупику дорожки. Звуки пляжа и парка затихли, так же, как и голоса редких людей на скамейках. Глеб, нахмурившись, смотрел перед собой и вспомнил, что сюда заворачивала девушка с прыгучим хвостом; но он не помнил, чтобы она им встретилась и, словно чтобы убедиться, посмотрел назад и едва ли увидел начало дорожки.

Браться встали в тупике. Яков повернул и спускался к озеру. Глеб посмотрел на лес стройных сосен и берёз, которые разбавляли высокие рябины и лиственные кусты, а между ними буйствовала зелень; посмотрел на узкую заросшую тропку, и высокую траву, которая была примята в некоторых местах – и он решил, что та девушка бегает, хотя и не знал, что кто-то ещё предпочитает забытую тропу здоровья.

Свернув к озеру, Глеб положил рюкзак у старого бревна в тени хвойных веток. Отпив воды из бутылки, он посмотрел время на смартфоне и убрал его обратно в рюкзак; сел и принялся разворачивать воздушного змея. А Яков кидал в воду камушки.

Когда Глеб закончил со змеем, он поднял взгляд на брата и увидел, что тот стоит лицом к озеру и больше не играет, а на Глеба смотрел рюкзачок-лягушка, замочки которого поблёскивали на солнце.

– Яша? – позвал Глеб. Он почувствовал, что что-то не так.

Смотря на носки ног и потирая камушек, Яков приблизился к брату и встал напротив. Глеб встревожился.

– Яшь, что-то не так? – спросил он. – Тебе не нравится место?

– А я… А потом я забуду маму?

Словно пуля пронзила сердце Глеба – лицо разгладилось, по венам растёкся холод и боль сжала грудную клетку. Но, желая не выпускать себя из рук, он сделал тихий вдох и выдохнул.

– С чего ты это взял? – спросил он.

– Я…, – сказал Яков. Чёрные бровки хмурились, взгляд уткнулся в ноги, а пальчики вертели камушек. – Иногда мне кажется, что я забываю её лицо. А потом смотрю на фото, и вспоминаю.

– Вот видишь, – улыбнулся Глеб. – Значит не забудешь. Ведь у нас много фотографий. Ну, не так уж много, но достаточно.

– Но это не тоже самое! – выкрикнул Яков и поднял влажные глаза, а пальчики сжали камушек. Глеб удивился, растерялся, и замер. – Это… не…, – пытался он найти нужные слова в головушке. – Фото – это другое, это не помнить. Когда я закрываю глаза я помню тебя так хорошо! Но её… она уже не такая чёткая. А фото это… это не настоящая мама, это картинка мамы.

– Ох, Яша, – сказал Глеб. Он притянул брата к себе и приобнял. – Ты не забудешь маму.

По щекам Якова потекли слёзы. Он шмыгнул и, повышая голос, сказал:

– Ты этого не знаешь! Ты этого не можешь знать! И… и я слышал, что, когда дети взрослеют они забывают свои воспоминания.

«Ах, вот откуда семя проросло.», – подумал Глеб.

– А ведь уже год прошёл, – шмыгнув, добавил Яков.

Глеб едва не поправил брата, что год и три недели; и сказал:

– Да, что-то забывается и это нормально. Но ведь что-то остаётся. Например, у меня есть воспоминания, когда мне, как и тебе сейчас, было шесть, и когда мне было пять, да и даже есть парочка размытых воспоминаний, когда мне было четыре.

Голова Якова поднялась; плач, не развернувшись, свернулся – два тонких ручейка на щёчках подсыхали, а влажные карие глаза засияли.

– Правда? – спросил он с надеждой.

– Конечно, правда, – улыбнулся Глеб. – В том числе у меня есть воспоминания, связанные с мамой. – И через плечики Глеб почувствовал, как Яков затрепетал от радости. – И тем более, у тебя же отличная память, ты-то точно сохранишь много воспоминаний. Наверняка больше, чем я. А с чем-то я помогу, а с чем-то и фото помогут. Хоть они и картинки, но всё же они содержат частичку памяти и частичку людей и тех моментов.

– У меня отличная память?

– Ну, конечно! Ты же так быстро научился считать и выучил алфавит, да и ты всегда быстро обучаешься новому.

Яков просиял, опустил голову и смотрел в сторону.

– Отличная память, – прошептал он.

Глеб дал брату несколько секунд, а потом с осторожностью спросил:

– Змей?

Яков вспомнил зачем они сюда пришли, увидел расправленный и готовой змей на бревне – утёр подсохшие ручейки, шмыгнул и кивнул.

– Да, – сказал он. – Давай запускать!

Печаль момента рассеивалась. Вместе братья пытались запустить их змея. Когда поднялся небольшой ветер, Глеб смог попасть в поток – и разноцветная причудливая бабочка воспарила. Но Яков что-то почувствовал спиной – обернулся и замер.

На дорожке стояла женщина среднего роста, стройная и с округлыми формами. Она была в простом салатовом платье с воздушным подолом чуть ниже колен, а ноги были босые. Прямо как на последнем фото, то, что висит на холодильнике. Только не было той усталости, волосы не были тусклыми, и они не поредели, а поясок платья не нужно было утягивать.

Волосы качались на ветру, подол развевался, а карие глаза смотрели на Якова.

– Мама? – не веря, прошептал он.

Глеб его не услышал – он пытался удержал бабочку в воздухе и найти лучшее место и высоту лески. И он не заметил, как Яков зашагал к дорожке. А когда женщина побежала к узкой заросшей тропке – он побежал за ней с криком:

– Мамочка!

Глеб вздрогнул, словно его шарахнули током. Бабочка потерпела крушение в озеро. Глеб обернулся и увидел, что брат выбежал на дорожку и устремился в сторону тропки, ведущей в лесопарк. И его охватил странный дикий страх – словно Яков несётся к дороге, а там мчится старый автобус, который если даже и заметит ребёнка, всё равно не успеет затормозить.

– Яша! – крикнул Глеб. – Стой! Ты куда?!

Но он не отозвался, побежал по тропке – протаптывал и отталкивал высокую траву, а впереди он увидел, как мелькнул салатовый развевающийся подол.

Глеб, который не увидел салатового цвета и чёрных волос, сорвался с места и побежал за братом. Он выбежал на дорожку и его дёрнуло назад к озеру и наискосок. Леска, которую он держал в руках, зацепилась за корягу в песке, а бабочка так и осталась в воде.

Глеб отбросил катушку с леской и вбежал на тропку, крича:

– Яша! Стой! Яша!

Но маленькие ножки уже пробежали по старому асфальту с трещинами и выпуклостями, и вбежали в лес – в объятиях асфальтного неровного круга.

Глеб выбежал на асфальт и в суматохе осматривался по сторонам. Но ни слева, где асфальт заворачивал и плавно поднимался, ни справа, где протягивался на несколько метров, а потом плавно опускался и затем поднимался – не было братика. Паника и страх в Глебе возрастали. И тут он услышал впереди, в гуще деревьев:

– Мамочка! Стой!

И Глеб ринулся в лес – он бежал, отталкивая ветки кустов, и кричал:

– Яша! Яша, стой! Вернись! Яша!

А когда он заметил розовое пятно футболки и маленькое, подпрыгивающее зелёное пятнышко рюкзачка, Глеб поправил курс бега и ускорился, как смог. Но через несколько шагов, он споткнулся об выпирающий корень сосны, проехался по опавшим шишкам и повалился на землю. Вставая, он звал брата и бежал дальше.

Яков выбежал из внутреннего лесочка асфальтного круга, перебежал дорогу и снова в лес – за ускользающим салатовым подолом и волнистыми чёрными волосами.

Глеб потерял Якова из виду и выбежал на дорогу. Он, обливаясь потом, тяжело дышал и осматривался по сторонам; а сердце бешено стучало в такт панике и страху.

– Мама, стой же! – раздался голос Якова.

Глеб отчётливее почувствовал, что брат в опасности – и бросился в лес.

Запыхавшись, Глеб перешёл на шаг, споткнулся и едва не упал; он видел Якова впереди чрез просветы веток рябины и кустарника. Он прошёл мимо рюкзачка-лягушки на ветке, мимо смартфона с голубым чехлом, который он не заметил, и, отодвинув ветку рябины, вышел на идеально круглую полянку.

Яков стоял спиной и смотрел перед собой. Глеб коснулся его плеча, говоря:

– Яша, ты меня пере… – он осёкся и увидел того, на кого смотрел брат.

Их мама стояла перед ними как ожившая фотография, сделанная на их последнем пикнике ранней весной того рокового года. Рука Глеба скатилась с плечика Якова; он согласился с братом – не то же самое, что видеть на фотографии. Фотография это лишь кусочек памяти о человеке, запечатление мгновения жизни, помещённое в плоскость. Фотография не передаёт всего.