– А Анатолий Дмитриевич никогда не жаловался вам, что на работе у него проблемы? – неожиданно для самой себя спросила я.
– Нет вроде бы…
– И отношения с его шефом, главврачом клиники «Тан-мед», до сих пор никак не осложнялись?
– С Николаем Пантелеймоновичем? Нет, что вы! – Тут жена Ольховского улыбнулась. – Они всегда были в наилучших отношениях.
– Дружили?
– В принципе да. Вот сегодня… – Жена Ольховского вдруг умолкла, странно потупилась, вздохнула, и я заметила, что у нее из глаз вдруг закапали слезы.
– Ну что вы, успокойтесь… – Как всегда, Киря заметно терялся перед выражением человеческого горя. А ведь в его работе горе проще игнорировать, чем сочувствовать ему.
– Сегодня, – продолжала жена Ольховского сквозь слезы, – Толя должен был ехать на вокзал встречать его. Николай Пантелеймонович еще и не знает ничего…
– А куда ездил шеф клиники? – спросила я.
– В Берлин, – всхлипывая, проговорила жена Ольховского, – на международный конгресс стоматологов, Николай Пантелеймонович делал там доклад. Он звонил нам вчера днем, сказал, что все прошло успешно, что участники конгресса ему очень долго аплодировали…
– По телефону с ним разговаривал Анатолий Дмитриевич?
– Разумеется! – От удивления жена Ольховского даже перестала всхлипывать и уставилась на меня во все глаза. – А кто же еще?
– Ваш муж не завидовал Николаю Пантелеймоновичу, что тот едет в Берлин, а он остается дома?
– Нет, что вы! – Взгляд жены Ольховского стал еще более удивленным. – Чему тут завидовать? И потом, в Германию мы с Толей регулярно ездим… То есть ездили, – поправилась она испуганно, и из глаз ее снова полились слезы.
– Скажите, – заговорила я, подождав, пока женщина возьмет себя в руки, – а вы уверены, что с вашим мужем не происходило ничего необычного в последние дни? Может быть, он выглядел особенно озабоченным или утомленным, жаловался на какие-нибудь неожиданные проблемы? Или говорил вам что-то такое, чего раньше не было…
Жена Ольховского задумалась.
– Говорил! – с готовностью подтвердила она. – Толя говорил мне, что скоро случится в его жизни нечто… И мы или сильно разбогатеем, или… я не знаю что…
– Что? – не выдержал Кирьянов.
– Он так и не сказал мне ничего более. Он не был скрытным со мной, скорее наоборот, но в этот раз, как я ни старалась, ничего определенного не смогла от него добиться. Толя либо отмалчивался, либо отшучивался.
Кирьянов кивнул. Вид у него был разочарованный.
– Он никогда не упоминал при вас о чемоданчике? – спросила я. – Таком небольшом, типа «дипломат», обитом темно-коричневой кожей, довольно потертом на вид…
– Чемоданчик? – Жена Ольховского смотрела на меня изумленно. – Нет, про чемоданчик Толя ничего не говорил… С какой стати? И почему вы спрашиваете?
– Да так, – отвечала я неопределенно. – Может быть…
– Толя не упоминал про этот чемоданчик, – подчеркнула жена Ольховского. А затем вдруг добавила: – Но он приносил его домой. Как раз такой, какой вы описываете: коричневый, небольшой, типа «дипломат»…
– Приносил? – переспросила, ошалев от неожиданности, я. – Вы в этом уверены?
– Разумеется! Я сама его видела.
– И что было в этом чемоданчике? – недоумевая по поводу моего поведения, спросил Кирьянов.
– Не могу сказать, – отвечала жена Ольховского. – Он был какой-то невероятно тяжелый, я чуть не надорвалась, когда попыталась его поднять. Ногу я об него ушибла, зацепившись в темноте…
– В темноте? – перебила, еще больше удивившись, я.
– Ну да, Толя в прихожей его оставил…
– Однако что же на самом деле было там? – нетерпеливо спросил заинтересовавшийся Кирьянов.
– Не знаю… – Ольховская неопределенно пожала плечами.
– Но вы же ведь заглянули внутрь… – Киря не то задал вопрос, не то констатировал факт.
– В том-то и дело, что нет! – воскликнула хозяйка дома. – Там оказались замки с секретом, цифровой код нужно знать, чтобы их открыть.
– А вы бы спросили у мужа номер кода, – предположила я, – да сами бы и открыли…
– Толя не разрешил мне этого делать! – проговорила Ольховская, отрицательно качая головой. – Я спросила было у него, что там такое в чемоданчике, но он так рассердился, что я вообще чемоданчик в руки взяла. Принялся ругаться, понес чемоданчик прочь из прихожей…
– Это было странно? – с чуть заметной иронией в голосе спросил Кирьянов.
– Разумеется! Толя – человек вежливый, мягкий, воспитанный. Он никогда и голоса-то не повышал…
– Кроме как из-за того чемоданчика, – закончила я. – И он вам не объяснил, что в нем и зачем он такую тяжесть домой притащил…
– Нет, конечно.
Я немного помолчала, соображая. Володя Кирьянов смотрел на меня озадаченно и настороженно.
– А что дальше сталось с этим чемоданчиком? – спросила я.
– Толя унес его, – последовал быстрый ответ. – Буквально на следующий день и унес…
– Вы это так хорошо запомнили? – вклинился с вопросом Кирьянов.
– Конечно! Он же оставил чемоданчик в прихожей, а я на него наткнулась ночью случайно… Было так больно…
– Когда все это произошло? – спросила я. – Когда ваш муж принес домой этот чемоданчик?
– Дня четыре назад, – отвечала жена Ольховского. – Вечером он принес его откуда-то, а на другой день утром унес. А что? Думаете, все произошло из-за этого странного «дипломата»?
Я неопределенно пожала плечами, мол, откуда мне знать? Повернулась к Кирьянову, как бы передавая ему эстафету разговора. Но Киря смотрел на меня внимательно и подозрительно. О, я хорошо знала этот Кирин взгляд!
* * *
Допрос жены Ольховского дальше не продолжился. Какой-то молодой и совершенно незнакомый мне оперативник сел составлять протокол и записывать показания Ольховской. Мы же с Кирьяновым молча вышли из квартиры, пересекли лестничную площадку, где все еще лежало тело убитого стоматолога, теперь накрытое черным полиэтиленом, и спустились вниз, на улицу. Остановились, выйдя из подъезда, возле моей бежевой «девятки», оглядываясь по сторонам и с наслаждением вдыхая утренний морозный воздух.
– Ну, Танечка? – начал мой ментовский друг. – Давай не молчи. Колись…
– Ты о чем, Киря, родной?
– Как о чем? – Киря стал заметно заводиться. – Ты что, держишь меня за идиота? Сейчас будешь утверждать, что ты из чистого любопытства задавала жене убитого все эти вопросы?
– Буду, дорогой, – невозмутимо отвечала я.
Кирьянов нервно выдохнул воздух, попытался заглянуть мне в глаза.
– Танечка, милая, скажи, на тебя уголовное дело когда-нибудь заводили?
– Нет, Киря, хороший мой, мне чаще обещали по морде дать. А ты почему спрашиваешь?
– Да так, – Киря отвернулся, – просто подумал, когда-нибудь же надо начинать. А что? Повод подходящий – убийство. Улики есть, тебя видели с убитым последней…
– Мотив, начальник? – невинно спросила я. Затем не спеша полезла в карман, вытащила сигареты и стала прикуривать.
Солнце в середине марта уже довольно рано показывается из-за горизонта, и теперь, в восьмом часу утра, оно висело довольно высоко. Подъезд дома, возле которого мы стояли, находился как раз с восточной стороны, и его заливало потоками ослепительного утреннего света. Стоять и купаться в солнечных лучах было необычайно приятно, особенно ощущая, как пощипывает кожу морозный утренний воздух.
– Ужасно как портит людей служба в органах, – с печальным вздохом сказала я, выпуская облачко сизого табачного дыма. – Мы, Киря, между прочим, с тобой стариннейшие друзья, сколько дел вместе распутали, в скольких переделках побывали… И вот теперь ты собираешься завести на меня уголовное дело, быть может, даже посадить меня в СИЗО… И все без малейшей, сколько-нибудь серьезной улики!
– А что я еще должен делать? – ожесточенно спросил он. – С меня будут требовать, чтобы я раскрыл это преступление!
– Так ведь чтобы раскрыл, Киря! – сказала я с упреком. – То есть чтобы нашел действительно виновных, а не козла отпущения!
