Возвратившись домой, я собрался для памяти записать историю, рассказанную мне старушкой. Такие оригинальные рассказы несложно трансформировать в увлекательные метафизические эссе. Но, подумав, решил, что оно того не стоит. Тревожить Иштвана по такому поводу тоже не хотелось – мало ли забот у человека. Тем более, что старушечья странноватая фантазия прямого отношения к нашему делу не имеет. Нужно было продолжать работу над заказом. А настроение было совсем не писательское. Пришло решение просто почитать про возможных адептов Ордена, которых, как я уже понял, стоило среди всех персонажей, оставивших значимый след в мировой истории просвещения.

Первым в прицел попался Парацельс, он же Филипп Теофраст, сменивший жизнь на смерть 24 сентября 1541 года. Всё имущество лекарь благородно завещал бедным, оставив впечатляющее наследие в виде записок, опытов и уникальной коллекции лекарственных снадобий. И, конечно же, главным сокровищем были его ученики, превратившие со временем разрозненное фрагментарное учение в мощную платформу средневековой медицины. Любопытным казался факт, что Парацельса часто отождествляли с широко известным в то время магом Соломоном Трисмозином, который якобы передал врачевателю подлинный философский камень. А тот взял и всунул легендарный амулет в свой посох бродячего лекаря, с которым не расставался до конца своих дней. Но на такие домыслы я не обращал серьёзного внимания. Другое дело, что провозглашённая Парацельсом цель алхимии существенно отличалась от традиционных стремлений превращать металлы в золото. Лекарь хотел с помощью химических опытов добывать новые лекарства, и весьма преуспел в этом вопросе.

Нырнув в тему поглубже, я натолкнулся на удивительный факт. Годы жизни Парацельса (1493–1541 гг.) не пересекались с земным жизненным отрезком основателя Ордена Христиана Розенкрейца (1378–1484). Однако, в могиле родоначальника братства Розы и Креста, отворившейся посвящённым в 1604 году, был обнаружен Словарь врачебных и фармакологических терминов, описанных Филиппом Теофрастом. Почтенный фолиант был издан в 1584 году. То есть ровно через сто лет после ухода в мир иной верховного иерарха розенкрейцеров, имя которого легло в название Ордена. Такое «перемещение во времени» увесистой книги требовало допускать наличие неких сверхспособностей у участников описанных событий. И сам Парацельс в таком контексте не мог не иметь отношение к молодой общине розенкрейцеров. Тем более, что в просветительстве и благородстве его жизненной миссии сомневаться не приходится.

Удовлетворённый успешной сборкой в единую картинку очередной головоломки, я аккуратно превратил добытые сведения в живой переливающийся фактами текст. Не успел я выключить компьютер, как на телефон пришло сообщение от Ирины. «Будь осторожен. Не выезжай пока что из города. Прости за мой ночной холодный пот. Самой не верится, но я скучаю по тебе». Послание показалось туманным. Может, она ошиблась в букве, или автонабор подвёл. Я пару минут мысленно подбирал слово из трёх букв так, чтобы словосочетание «холодный пот» имело хоть какой-то смысл. Но выходило не очень. Очень отдалённо по смыслу подходили «рот» и «пол». Можно было догадаться, что она имела в виду свою необъяснимую постельную холодность. Но называть «холодным потом» отсутствие встречной реакции на мои бравые молодецкие наскоки – это явный перебор.

«Переспрашивать не буду» – попытался обидеться я, но ничего из этого не вышло. Наверняка в этот момент зловредные внутренние алхимики выпустили в мою сторону облако божественного равнодушия, которое было очень кстати. Все события последних дней вдруг потеряли реальность и значимость. Гораздо больше в этот поздний час меня стала занимать ещё одна фигура, претендовавшая на звание «непризнанного, но великого розенкрейцера» – Леонардо да Винчи. Про него в сети писали много и с охотой. Но общеизвестные факты меня не особо интересовали. Хотя я отдельно отметил присутствие рядом с гением ученика, а позже и советника – искусного мага, ювелира и механика Томмазо Мазини. Этот малоизвестный широкой публике персонаж без всяких двусмысленностей признавался Орденом за брата самого высокого посвящения. И в то же время был близким другом, а в некоторых случаях – и идейным вдохновителем автора Моны Лизы.

Решив, что сумбурный, но плодовитый день пора заканчивать, я вдруг наткнулся на несколько цитат из Дневников великого художника и изобретателя. В эти разрозненные рукописи вошло немало загадок, которыми мэтр развлекал скучающих придворных. Некоторые ребусы звучали как катрены Нострадамуса, который тоже удостоится внимания в будущих главах. Прочитав загадочное пророчество: «Мертвые выйдут из-под земли и своими грозными движениями сживут со света бесчисленные человеческие создания, трудно было не привязать такое жуткое предсказание к моей новой реальности. За разгадкой толкователи – современники Леонардо, отсылали к «мёртвым» ископаемым рудам, из которых люди будущего будут делать многочисленные смертоносные вооружения. Но такая расшифровка не выдерживала поверхностного анализа – к тому времени даже примитивное металлическое оружие уже натворило немало бед. Возможно, к ископаемым материалам в загадочном предсказании причислялись составляющие пороха и уран. Но все эти версии казались притянутыми за уши. В контексте моего нынешнего положения возникало единственно возможное толкование: «Мёртвые решили уничтожить жизнь на земле. И они уже идут». Хорошее напутствие на сон грядущий, ничего не скажешь.

Не удивительно, что этой ночью я долго не мог заснуть, раскручивая эту мысль с разных сторон. С одной стороны мертвякам у властям нужно живое теплокровное стадо и все предлагающиеся к нему атрибуты. Однако, злой человек убивает другого не потому что хочет его съесть, а просто в порыве гнева, ревности или ненависти. И зачастую убийца несёт наказание за свою несдержанность, не получая при этом никаких плюсов. Это как змея, кусающая монаха, спасшего её от холода. Рептилия цапнула своего спасителя только потому, что она змея, и её естественная природная функция – делиться ядом с приблизившейся плотью. Потому и отправила благодетеля на тот свет за здорово живёшь. Возможно, нынче нами правит раса особых умертвий-мутантов, которым уже недостаточно космического по размерам бабла и привилегированной власти. И злоба уже плещет за край так, что думать о последствиях некогда, да и не охота. Может, упомянутая Иштваном скорость технической эволюции сказалась на аппетитах и предпочтениях неживой верхушки. Да и Брахме по индуистским расчётам пора засыпать, навсегда растворяя эту осатанелую вселенную в своих непостижимых снах.

Я, конечно, не воспринимал буквально описанную моими новыми знакомыми царственную преемственность мёртвых. Проще всего было просто принять к сведению и такую модель как некий образный императив. Тогда постоянно скатывающийся сверху вниз многовековой абсурд, который портит и без того задрипанную жизнь народонаселения, был вполне объясним. Но дело было не в страшной картинке в духе сказок Афанасьева, а в содержании следующей страницы мировой истории. И нехорошее предчувствие таилось не в гоголевских «мёртвых душах», которыми на самом деле являются городские чиновники и владельцы крепостных. Где-то в мозгу пульсировал точный триггер, способный привести к расстановке точек надо всеми «и». Но он постоянно ускользал от моего пытливого напряжённого внимания. Нужен был какой-то внешний толчок, чтобы настигнуть беглеца и поучительно повесить на драконьей башне.

За окном уже стало светать, когда я снова припомнил страшноватый бабушкин сказ. Ведь она мне не байку какую-нибудь рассказала, а реальную историю из своей жизни. Генерала МГБ в то время боялись как огня. Да и первого секретаря Московского обкома тоже. Страх – это преторианская гвардия любой власти. Нет страха – и вчерашний тиран висит вниз головой на главной площади вместе с любовницей. Как я же раньше не догадался! Деньги могут стать живой или мёртвой водой для любого из нас. Власть и привилегии можно получить и без денег, – достаточно вспомнить незаметное восхождение рябого Кацо. А вот страх является необходимым инструментом для длительного балансирования на любом троне.