Свой третий роман, «Одноэтажную Америку», авторы создавали необычным для себя способом – порознь, по главам, согласовав лишь общий план книги. Как впоследствии признавался Евгений Петров, «двадцать глав написал Ильф, двадцать глав написал я, а семь глав мы написали вместе, по старому способу». Исследователи (в их числе близкие друзья писателей Ю. Олеша и В. Шкловский) сделают несколько попыток вычленить по тексту, кто именно что создал: начало, середину или финал. Оказалось, что соавторы, которых насмешливо именовали «сиамскими близнецами», выработали единую стилистику, неотличимый литературный почерк.

Золотым портсигаром, полученным по договору, Валентин Петрович Катаев все же остался недоволен. В подарок ему преподнесли портсигар маленький, дамский.

«Мне скучно строить социализм, – говорит Остап Бендер. – Что я, каменщик в фартуке белом?» Последняя фраза отсутствует во всех изданиях «Золотого теленка», кроме первого (1931). По всей видимости, бдительные редакторы оберегали читателя от ненужных аллюзий на В. Брюсова:

В отличие от феерически смешных «Двенадцати стульев» и «Золотого теленка», отобразивших 1920-е годы и надолго ставших культурным кодом советской интеллигенции, книга-путешествие «Одноэтажная Америка» создавалась в иное политическое время. Литература, как и вся советская жизнь, запахнулась серой сталинской шинелью.

До Ильфа и Петрова, в 1930 году, в США побывал автор «Красного дерева» и «Повести непогашенной луны» Б. А. Пильняк. Литературным результатом его поездки стал «О’кэй. Американский роман». В первый день пребывания писателя в Нью-Йорке был арестован в Коломне его отец, земский ветеринарный врач (по делу «контрреволюционного заговора микробиологов и ветеринаров»). Таковым оказался фон для написания американского травелога Пильняка, до краев наполненного советским пафосом и забористой критикой заокеанского капитализма.

Иногда литературные цитаты могут перекликаться самым мистическим образом. Натужно старавшийся «строить социализм» Борис Пильняк напишет: «Разве не стоит жить только для того, чтобы видеть эту эпоху, – даже только видеть? – и разве не вдвойне чудесно быть – ну, хотя бы каменщиком эпохи?!»

В 1932 году Ильф и Петров начали работать в газете «Правда» в только что созданном отделе литературы и искусства, который возглавил старый «гудковец» А. Эрлих. Приход беспартийных соавторов в ведущую газету страны открывал им возможности большей финансовой и социальной стабильности: безденежье, «литерное» питание и «квартирный вопрос» всегда присутствовали в советской жизни. С другой стороны, жанр фельетона («жанр последней страницы») позволял хотя бы формально быть несколько в стороне от «большой» сталинской политики, если такое вообще было возможно в годы террора. Тем не менее Ильф и Петров не восславляли сталинскую коллективизацию, не требовали расправы с «вредителями» и не составляли политических доносов на коллег.

Евгений Петров

Дебют соавторов фельетоном «Клооп» в центральном органе печати чуть не обернулся оргвыводами. Речь в нем шла о бессмысленно раздутых и ни на что не годных бюрократических советских учреждениях. Лидия Яновская, автор первой в Советском Союзе книги о творчестве Ильфа и Петрова, вспоминала: «Арон Эрлих, в 30-е годы заведовавший отделом литературы в “Правде”, много лет спустя рассказывал мне, как после публикации “Клоопа” его вызвал главный редактор “Правды” Л. З. Мехлис и спросил: “Вы хорошо знаете Ильфа и Петрова?” – “Да”, – с готовностью ответил Эрлих. – “И ручаетесь за них?” – “Д-да”, – ответил Эрлих, окончательно угасая (и даже в пересказе слышалась эта его обреченная интонация). – “Вчера я был у Иосифа Виссарионовича, – сказал Мехлис. – Эти вопросы были заданы мне. Я ответил на них так же, – продолжил он благосклонно. – Но помните: вы отвечаете за то, чтобы “Клооп” не повторился».

По поводу хождения на работу в «Правду» Илья Ильф оставил лишь несколько строк в записных книжках, которые не подлежали публикации: «Бесконечные коридоры новой редакции. Не слышно шума боевого, нет суеты. Честное слово, самая обыкновенная суета в редакции лучше этого мертвящего спокойствия… В этой редакции очень много ванн и уборных. Но я ведь прихожу туда не купаться и не мочиться, а работать. Между тем, работать там уже нельзя».

Фельетоны Ильфа и Петрова, сегодня напрочь забытые, были для начала 1930-х годов самой острой из возможных сатир. В стране «победившего социализма» дозволялось высмеивать только «отдельные недостатки», в основном в лице мелких бюрократов, нерадивых завхозов и туповатых управдомов. В 1934 году появляется «фельетон с подтекстом» Ильфа и Петрова «Разговоры за чайным столом», в котором старый большевик Ситников, отец двенадцатилетнего сына-пионера, приходит в ужас от тотальной промывки мозгов в школе:

– А задачи решали?

– Решали.

– Вот это молодцы! Какие же вы решали задачи? Небось трудные?

– Да нет, не очень. Задачи материалистической философии в свете задач, поставленных второй сессией Комакадемии совместно с пленумом общества аграрников-марксистов…

– Кушайте, кушайте, – пытается погасить «образовательный» конфликт мама, «старая домашняя хозяйка» с интуитивным житейским пониманием наступивших реалий.

Слишком мало известно об обстоятельствах написания самой известной русской книги о Соединенных Штатах. Как рождался замысел «Одноэтажной»? Советским литераторам за рубежом оставляли мало места для творческих импровизаций. На выезд за границу писателей такого уровня требовалось постановление Политбюро, как это было в случае с самым известным тогда публицистом «Правды» Михаилом Кольцовым, или личное распоряжение Сталина, как это было в случае с командировкой Бориса Пильняка в США. В дальнейшем оба автора, не оправдавшие доверия «великого вождя», были арестованы и отправлены на расстрельный подмосковный полигон «Коммунарка».

9 июня 1935 года был принят закон, по которому побег советского гражданина за границу карался смертной казнью. За недоносительство об этом «тягчайшем преступлении» его родственникам полагалось тюремное заключение. Все выезжающие в заграничные командировки знали, что их семьи остаются в качестве заложников советского государства.

Ильф у плаката со Сталиным. Москва, 1934. Фото А. Козачинского

Можно предположить, что ходатаем перед «хозяином» за Ильфа и Петрова был бывший секретарь Сталина Лев Мехлис (тоже одессит) – ортодоксальный куратор советской печати, главный редактор «Правды» и будущий начальник политуправления Красной армии. В таинственных, недоступных пониманию простых смертных «верхах» незримо согласовывались сроки, утверждались расходные денежные суммы и прочие детали будущей поездки.

«Муза дальних странствий» – строка запрещенного Н. Гумилева, пущенная в широкий обиход Ильфом и Петровым, – так названа глава из «Двенадцати стульев». Но каковой была первоначальная творческая установка для большого «странствия» за океан? Ни записные книжки писателей, ни их письма, ни мемуары современников достоверной информации не содержат. Ознакомительная журналистская поездка? Эта версия выглядит наименее правдоподобной. Даже из далекой и неопасной Индии должны были приходить остросоциальные репортажи. Талантливая и злая сатира на бездуховное мироустройство американской «Вороньей слободки»? Налаживание литературных и иных полезных для советского государства контактов? Сами авторы «Одноэтажной» оставили этот вопрос открытым. В накопившейся большой и многослойной экзегезе по-прежнему много загадок.