13 июля 1926 года Президиум ЦКК заслушивал накануне совместного пленума ЦК и ЦКК будущий доклад контрольной комиссии «по делу тт. Лашевича и др.». Докладывал Валериан Куйбышев182. Сам доклад в бумагах этого фонда Политбюро не сохранился, да и он был явно «промежуточным»: на заседании 13 июля было решено «перенести продолжение заседания Президиума ЦКК по вопросу о Лашевиче и др., по определению Секретариата, для рассмотрения проекта резолюции, выработанной Секретариатом ЦКК». Особое раздражение, прямо высказанное в решении, вызвал Зиновьев: его приглашали на заседание Президиума, но «на своевременное предупреждение его, что Президиум ЦКК считает необходимым обсудить вопрос в его присутствии, отказался присутствовать на этом заседании и не предупредил Президиум о своей неявке». Формально Зиновьев прямого отношения к «лесному делу», в общем, не имел, но ЦКК явно хотела провести разведку боем и предварительно, до совместного пленума ЦК и ЦКК, который, по данным ЦКК, должен был состояться «в ближайшие дни», выяснить, какой линии будет придерживаться Зиновьев на самом пленуме. В свою очередь, раскрывать карты заранее Зиновьеву не было смысла – проще было просто игнорировать предварительное совещание.

(Систематическая проблема всех документов о пленуме ЦК и ЦКК в июле 1926 года в архиве РГАСПИ состоит в том, что они носят явные следы манипуляций с фондом: документы там отрывочны и расположены не в порядке поступления, выписки из июньских протоколов структур ЦК и ЦКК следуют за июльскими, логика появления документов не всегда понятна, возможно, фальсифицирована часть дат. Часть документов не датирована вовсе, а пометки183 на некоторых бумагах дают основания полагать, что данное дело формировалось уже осенью 1926 года или позже в Институте марксизма-ленинизма, куда оно было передано из рабочего партийного архива ЦК. В том, что порядок событий, диктуемый состоянием дел в архиве и их датировкой, был именно таким, есть резон усомниться – некоторые выписки могли быть передатированы со специальными целями.)

В отличие от Зиновьева Беленький избрал прямо противоположную тактику. Сразу после заседания 13 июля, 14 июля 1926 года, он направил «В секретариат ЦК ВКП тов. Товстухе» (являвшемуся тогда в том числе секретарем И. В. Сталина. – И. Х.) заявление пленуму ЦК и ЦКК, сопроводив его запиской: «Прошу прилагаемый при сем материал размножить и разослать всем членам ЦК и ЦКК. С товарищеским приветом т. Беленький 14 июля». Секретный отдел ЦК зарегистрировал документ 16 июля 1926 года в 14:30, в текущее делопроизводство он попал только 28 июля, после того как Сталин наложил на сопроводительную записку рукописную резолюцию: «К делу Лашевича и др. Ст. 23/VII», – то есть Сталин присоединил довольно объемное заявление Беленького к документам по делу Лашевича только в день завершения пленума ЦК и ЦКК, 23 июля 1926 года184. Разумеется, оно не было «размножено» и передано всем членам ЦК и ЦКК, как того просил Беленький, – нет сомнений, что его читал сам генсек, но никаких пометок о том, что с объяснительной знакомили хотя бы членов Политбюро, в документах нет. Впрочем, в деле хранится оригинал текста Беленького с его текущими правками (перепечатывать их в чистовик он не стал) и рукописными пометками других лиц, о которых скажем ниже.

Документ Беленького примечателен многим. Он написан скорее в атакующем тоне, в нем нет места покаянию или маневрированию. Цель документа – с одной стороны, объяснить ЦК и ЦКК представление самого Беленького о своем статусе в партии в текущий момент и сообщить партии предысторию своего участия в «лесной фракции», с другой – дать предложения, «каким путем уничтожить фракционные настроения, являющиеся отражением нынешнего партрежима».

Беленький начинает с описания своего участия на Президиуме ЦКК – вероятно, это то самое заседание 8 июня. «На следствии и на Президиуме ЦКК тт. Ярославский и Янсон многократно упрекали меня в том, что я попал в так называемую „лесную фракцию“ по мотивам личного характера и что, исходя из личных интересов, я повлек за собой в пропасть „невинных“ рабочих. Меня называли „врагом партии“, „формальным“ членом партии, произносили надо мной надгробные речи, похоронили меня на веки вечные. – Ты умер политически и навряд ли ты когда-либо воскреснешь, – были последние слова моего могильщика – тов. Янсона. – Когда ты был на Пресне, там царил жестокий режим зажима и угнетения инакомыслящих. К руководству ты не допускал хороших рабочих, сам проявлял себя как диктатор, а сейчас, как обиженный, корчишь из себя „демократа“, – сказал злобно Емельян Ярославский, стремясь вонзить в мое сердце острые иглы злой иронии. И слушая все эти лестные комплименты, я подумал: вот же эти люди, которые сейчас клеймят меня, черня не только мое настоящее, но и прошлое, ведь сами сводят на нет партийные документы, дискредитируют таковые, придавая им „дипломатический характер“. Ведь эти люди не помнят, что они говорили обо мне немного раньше, чем я разошелся с ними идейно. Давайте разберемся, как основательны подобные легкомысленные обвинения».

И далее на нескольких страницах Беленький, оставив «кладбищенскую» иронию, рассказывал свою версию финала своего пребывания в Краснопресненском райкоме. В 1925 году он ушел в отставку с поста руководителя Краснопресненской парторганизации, видимо на тот момент крупнейшей в Москве по численности. Сам он считает, что отработал на Красной Пресне 8 лет, то есть возглавил большевиков-краснопресненцев еще до Октябрьского переворота185. В разные годы им были довольны рабочие-партийцы – в мифологии большевизма это высшая аттестация: рабочие Красной Пресни наряду с петроградскими путиловцами являлись авангардом российского пролетариата с 1905 года. Доволен им был в том числе и Ярославский, в 1923 году (Беленький цитирует статью Ярославского в «Правде» под псевдонимом «Ланин») приветствовавший тактику Беленького как главы райкома по отношению к оппозиции тех времен – ее допускали к формированию партийных органов. В 1923 году Беленький не считал себя ни в каком смысле оппозиционером: с оппозицией он боролся, причем порой даже очень жестко:

Далее Беленький подробно писал о том, как постепенно, с 1924 года, менялось по капле его отношение к борьбе с оппозицией и партийном режиме. Так, недовольство его вызывали уже события 1924 года: в момент снятия ответственного секретаря Московского губернского комитета РКП(б) Исаака Абрамовича Зеленского состоялось частное совещание членов московского партийного комитета, «где мы констатировали, что „в верхах“ начинаются разлады, что в руководящей головке есть товарищи, которые придираются к Московской организации, желая „прибрать к рукам“ (по выражению одного из участников). Некоторые настаивали на том, что необходимо давать отпор попыткам разгрома Московской организации». Беленький бравировал тем, что атака на него началась практически сразу после смерти Ленина, но он удерживал товарищей-рабочих за руки, считая «нецелесообразным лезть в драку по вопросу о Зеленском, дабы не повредить единству организации». Вообще «настроения мои того времени можно охарактеризовать следующим образом: я ясно замечал, что в руководящей верхушке намечается трещина. Я констатировал ряд серьезных ненормальностей, но еще ясно не видел тех разногласий, которые впоследствии выявились перед XIV партсъездом и после него. И именно потому, что неясны были разногласия, я сам воздерживался и других отговаривал от необдуманных шагов, способных содействовать еще большему обострению отношений между отдельными членами ЦК»187.