Арон Абрамович Цехер родился в 1893 году в местечке Обухов Киевского уезда Киевской губернии. Революционер-подпольщик с ранних лет, он стал одним из первых секретарей Томского окружного комитета партии. В 1910 году был приговорен к административной высылке под гласный надзор полиции в Саратовскую губернию; в 1916 году вновь арестован. В марте 1917 года Цехер вступил в РСДРП(б), в первой половине 1920‑х работал в Саратове, Ярославле, Туркестане. В 1925 году Цехер приступил к выполнению обязанностей заведующего Отделом агитации и пропаганды Томской партийной организации, но Редозубов считал его манеру исполнения этой должности низкопоклонничеством:
– Что значит «как признание нашими комитетчиками нового хозяина в защиту места»?
– Поскольку это было послано одним т. Цехер, я считал, что исходит не от Бюро, а от него лично, я подразумевал, что он это сделал в угоду ЦК ради сохранения места, т. к. я не знал, что это решение Бюро и т. к. такая форма посылки могла быть только с целью угодить съезду. Но это было предположение, а не фактическое утверждение. Что здесь был Комитет – это я знал, а также и то, что Цехер оставался за секретаря окружкома.
– Что значит «болото и брюхо»?
– Это мое субъективное увлечение по отношению характеристики Томска.
– Что значит «война нужна в Томске»?
– Эту войну я понимал, что она нужна по отношению окружного партийного аппарата, потому что он ничего не делает.
– Чем выражается его ничего неделание?
– Это относится к газете «Кр[асное] Знамя», т. к. там работающий Хейфец политически неграмотный, и что содержание газеты не отвечает запросам партийцев
. Лично я не чувствовал руководства Окружкома в городе Томске. Понимая безыдейность Окружкома не в смысле политических ошибок, а потому, что ничего не делает.
Это значит, что не было удобного случая выступить на собрании против Окружкома по тем сомнениям, которые у меня накопились. Я имел в виду, что при выступлении буду не один, но в организационные формы это не вылилось и предварительной подготовки к этому я не вел. С этим я делился с Шейном, но никакого круга лиц не собирал. Какого
мнения об этом Шейн, я не знаю. Слово «подождем» относится только ко мне. (Подчеркивания, здесь и далее, даются в соответствии с оригиналом. –
И. Х.)
Партийная политика была ареной, где при помощи сложных дискурсивных маневров устанавливалось, кто проводник верной линии. Истина была одна для всех, и ее мог оспорить каждый. Невозможно было предугадать, кто в тот или иной момент окажется прав и какую позицию в партийной иерархии он будет занимать. Носителем истины мог оказаться даже такой совсем молодой и малозначимый коммунист, как Редозубов; вопрос заключался в том, мог ли он убедить в этом всю парторганизацию. Устав не предлагал способа разрешения кризисов авторитета, которые периодически сотрясали организацию томских коммунистов. Партийная линия выяснялась путем чрезвычайно взрывоопасного столкновения различных мнений. Сознательные партийцы имели право критиковать любого – не случайно Редозубова спрашивали о его теоретической подготовке, – но им нельзя было ставить под вопрос сам принцип партийной субординации: такое поведение расценивалось как «фракционность».
– Чем объяснить Ваши выступления: «я не буду петь дифирамбы секретарю Окружкома, как это делал Полонский».
– Это отнюдь не относилось к аппарату Комитета, только к Полонскому.
– Чем конкретно должна выразиться борьба против Окружкома?
– Я считал, что, когда будет доклад Окружкома, я выступлю с критикой по докладу. Подготовки к оформлению группировок с моей стороны не было.
– Считаете ли Вы антипартийным Ваше письмо и выступление?
–
Я это не считаю антипартийным, т. к. оно отражает мое личное мнение, считаю антипартийным тогда, если бы я оформлял это организационно и пошел бы через голову партийных организаций
91.
Если Редозубов не понимал, что он стал инструментом в руках чуждого течения в партии, то тем хуже для него, считали в контрольной комиссии. Поскольку он «заранее готовился к выступлению против партаппарата с целью дискредитировать его, готовя и группируя вокруг себя единомышленников», его действия были нацелены на раскол партии. Рассказывая «своим единомышленникам» о своих намерениях, «Редозубов не попытался поставить в известность ни бюро ячейки, райкома и контрольную комиссию о якобы замеченной им неправильности и ненормальности в работе окружкома». Вместо этого он «выступил перед широкими партмассами, чем сделал попытку частично реализовать свой план похода на Окружной партаппарат». Группа Редозубова могла оказаться независимой политической сущностью, течением, тайно манипулирующим авторитетом вождей в целях привлечения сторонников, – в последующие годы это будут называть «вербовкой».
На следующий день Матч вызвал на опрос Михаила Ильича Шейна из Сибирского технологического института. Своими близкими знакомыми опрашиваемый назвал Мальгина и Кликунова «из нашей ячейки», а также, конечно, Редозубова, которого знал с 1922 года, а близко общался с 1923-го, когда Редозубов стал студентом. Шейн считал, что Редозубов «политически развит средне», или, в другой формулировке, «о Редозубове скажу, что он политически грамотен, но не вполне выдержан».
Уровень «выдержки» часто упоминается в документах как предписанное качество большевика. Этот термин полисемантичен, в разных ситуациях он означает разное, и на этих тонких отличиях партийные следователи часто будут играть: «невыдержанность», «несдержанность» может выступать как оправданием, так и обвинением. В суждениях о характере Редозубова просматривается вся сложность самогерменевтики. Набор качеств коммуниста, нюансы в их определении раскрывают тонкости оценки состояния души. Партия отличала поведение («дисциплина») от внутреннего настроя («выдержанность») и наклонностей. Насколько партиец должен быть активным, открытым, преданным, подчиняться ли ему партии любой ценой или же можно сохранять определенную автономию мысли – вот главные оценочные вопросы внутрипартийных споров середины 1920‑х годов. Перед нами отличный пример высоких ожиданий от опытного, хотя и очень молодого большевика. Почему Редозубов будоражил партию во время дискуссии, а не помогал ей? Почему его голос только мешал во время прений?
Шейн был делегатом недавней конференции Томского 1‑го района. «Разговоры с Редозубовым бывали политические и об аппарате Окружкома, был разговор до съезда». Товарищи во многом соглашались друг с другом: «Мы рассуждали о том, что у нас какое-то затишье, что мало разбирается вопросов о партийной работе. На собраниях ячейки я говорил, что у нас затишье. Я говорил также, что работы Окружкома не чувствуется, что видно из‑за затишья ячеек. Я сам лично не хотел выступать по работе Окружкома и с Редозубовым об этом не говорил».
– Что говорил Вам Редозубов об антизиновьевской пропаганде?
– Он был троцкистом и объявил, что он [в] ленинизм зиновьевский не верит.
Во время съезда о «знамени восстания» он не говорил, но он говорил, что писал Ширяеву, что в настоящее время не может быть нейтральности, а должен быть или за ЦК, или за оппозицию. Письма Ширяева я не знал, но о некоторых моментах этого письма он говорил: «Я являюсь сторонником решений съезда».
– Читали ли Вы телеграмму съезду от бюро, и как ее считали?
–
Я считал, что посылка телеграммы была лишней, т. к. при просмотре газет ни один Губком в это время не посылал, и не было большинства Бюро, о чем я говорил с Редозубовым.
– О сохранении мест комитетчиками, в связи с посылкой телеграммы, Редозубов не говорил, а говорил, что она не от Бюро, а от Цехера, т. к. подписана им одним, и что большинство членов Окружкома отсутствовало.
– О необходимости войны или бучи в Томске он не говорил.
– О конкретных мероприятиях борьбы против Окружкома также со мной не говорил. О содержании письма Ширяева я узнал только вчера от него самого, а что он писал письмо, это я знал раньше.
