Иными словами, человеку надлежит довольствоваться ролью облака из факторов и проявлений, сочетания которых могут описываться им как неотъемлемая часть его идентичности, но с которыми у него нет шанса отождествиться на правах субъекта иначе как «на словах», то есть исключительно в рамках самоописаний.

Экосубординация оказывается равнозначна постгуманизму, с точки зрения которого в человеке всегда присутствует нечто такое, что, с одной стороны, мешает его восубъектовлению, а с другой – делает это восубъектовление имитацией того, чего нет и быть не может.

В противовес экосубординации, климат-контроль смыкается с трансгуманизмом, в рамках которого человек не может быть равен самому себе, объединяя самые причудливые возможности бытия объектом с не менее причудливыми возможностями бытия субъектом.

Общим знаменателем климат-контроля и экосубординации выступает объектная доминанта человеческой идентичности.

При первом раскладе роль объекта неизмеримо больше роли субъекта. Налицо довольно буквальная инверсия воззрений эволюционистского гуманизма, согласно которым человеку принадлежит высшее положение в иерархии субъектности. Одновременно в противоборстве и в согласии с эволюционистским гуманизмом человек оказывается такой разновидностью сущего, которая сразу и/или с отсрочкой оказывается «наилучшим» или самым тотальным из объектов.

Этот самый человек-объект замыкает на себе любые закономерности – онтологические и деонтологические, природные и неприродные, осознанные и неосознанные. Это делает его субъектом до и вне всякого восубъектовления.

При втором раскладе роль объекта, наоборот, заметно меньше роли субъекта. Однако вместо царственного субъекта, по умолчанию, объединяемого с единственной в своём роде фигурой человека, обращённого в памятник самому себе эволюционными гуманистами, обретается целый сонм субъектностей или способов восубъектоваления. Все они неотличимы от объектов и обретаются по мере того, как объекты доказывают своё превосходство над человеком, неотличимым от монумента.

Открываемый экологистами новый шанс становления-человеком неотделим, с одной стороны, от возгонки в человеке неких ещё неизвестных констелляций объектности, а с другой – от обнаружения его единства с разнообразными носителями другой, прежде не признанной субъектности, вплоть до функционирования с ними в качестве одного существа, которое при другом ракурсе легко интерпретируется как сообщество.

Последнее открыто не только для людей в любом узком, «специализирующем», смысле этого слова: поиск родового определения человека на основе противопоставления его любым «нелюдям» с неизбежностью служит эпистемологическим выражением доминирования той части людей, которая делает ставку на предъявление неких универсальных человеческих качеств.

Распределённая субъектность оказывается равнозначна дару, который существует, пока его можно разделить с другими (верно и обратное: включение в дарообмен блокирует собственнический сценарий самотождественности). Однако, как и в других случаях дарообмена, важен не столько сам факт его осуществления, сколько вся связанная с ним система отношений, которая позволяет ему состояться15.

Если бы экологистов интересовала проблема этих отношений, они обратились бы к мифам о полиморфах (в частности, тетраморфах), описание которых есть ничто иное, как описание отношений разделённой субъектности (части которой чаще всего не узнают себя ни друг в друге, ни в каком-либо общем целом). Однако экологисты ограничиваются принижением человеческой субъектности. Дело не ограничивается тем, что она оказывается меньше не только любого первого попавшегося объекта, но и объектной ипостаси самого человека.

По сути, человеческая субъектность начинает рассматриваться как зависимая по отношению к любой спешно открытой нечеловеческой субъектности, причём зависимая настолько, что это начинает напоминать некую органическую печать рабства, наложенную на человека изначально или, по крайней мере, в рамках мифологического «давным-давно».

Атрибуция «рабской печати» кроится по лекалам сюжетики первородного греха, который также, как известно, затронул не только Адама и Еву, но и всё порождённое ими человечество. Одним из заметных прецедентов подобного подхода служит описание Б. Ф. Поршневым подчинённого положения палеоантропов в стайных сообществах, которые объединяли их с представителями гиеновых и кошачьих16.

Развивая «микробную» антропологию17, можно констатировать, что субъектность человек при подходе, который условно можно назвать «экологистским», заставляет его быть микробом по отношению к микробу.

При этом, по итогам пандемии COVID-19, человеческие существа уступают микробам не только в способности служить случаем («костью», в которую, по выражению Н. Бора, «играет Бог»), но также и воплощать сущее как случающееся (в любой из интерпретаций последнего, от М. Хайдеггера до Л. Витгенштейна и Ж. Делёза).

Аналогичное положение дел просматривается и в перспективе политического анализа: понимаем ли мы политику как театр представительства или надзорный паноптикум, отношение, меняющее отношения, или «искусство возможного», вирусы после COVID-19 оказались более влиятельными, чем люди.

В представлениях радикальных теоретиков управления климатом понимание людей (человеческих сообществ) как сложных субъект-объектных альянсов уступает в их интерпретации ура-урбанизму.

Ура-урабанизм основан на перехвате глобалистами идеи всеобъемлющего планирования, которое отныне должно распространяться не только на хозяйственные процессы, но на всю экосистему Земли. Мировой Госплан должен осуществлять мониторинг состояния планетарных недр, магмы, ядра, материков, атмосферы.

Строгий баланс природно-климатических факторов, сопрягаемых друг с другом на основе спроецированной на Природу политической методологии сдержек и противовесов. Мировой океан должен уравновешиваться мировым ледником, леса – дополняться степью, а пустыни – контрастировать с горами.

В лучшем случае, это можно было бы воспринимать как банальность, удачно перелицованную в консервативный проект, в худшем – как помесь бюрократического дирижизма с анархическим сумасбродством. Однако подобные замыслы несут в себе новейшую версию идеологии золотого миллиарда, который мыслит себя как посланника высокоурбанизированной цивилизации, способного донести её свет до остального отсталого человечества.

Мало того, что города в системе при таком подходе объединяют в себе черты мегамонстра и мегамашины, с городами такое бывает на протяжении всей их истории. Принципиально, что попытка сбалансировать Природу означает не сокращение или коррекцию роли техники, а неограниченную экспансию технологических факторов. В тотально управляемой Природе не может и не должно остаться ничего природного. Управляемая Природа оказывается всецело технологизированной, а, по сути, технотронной Природой.

Предполагается подвергнуть ревизии все сферические оболочки земной жизни, сложное единство которых принято венчать простой в своей наглядности моделью глобуса. Эта ревизия уже началась с цикла работ Слотердайка «Сферы», во многом оставшихся непрочитанными из-за своей новизны и детальности. Впрочем, цель ревизии отличается от того, что предполагал сам Слотердайк, который просто внёс свою лепту в прояснение отношений между геометрией и метафизикой.

В представлении ура-экологистов, речь уже о том, чтобы отождествить любое подобие сферического с контурами влияния, неотделимыми от информационно-управленческих систем, которые превращали бы планету в нечто среднее между космической амёбой и космической станцией. Сам этот взгляд на Землю задним числом уже описывается как выражение изначального сценария планетарного развития, который в наши дни достиг (или должен достигнуть) своей кульминации.