Баба Таня не будет говорить тебе «милок» и изображать излишнее человеколюбие, она женщина строгая. У нее за плечами сорок лет педагогического стажа, она знает, как с вами, сопляками, управляться. Но в дом впустит, и накормит, и зятеву одёжку, чистую и сухую, даст во временное пользование. И деньги твои мокрые не возьмет, у неё и так всё есть — домик, козочка, дети — внуки и пенсия девятого числа.
А я всё-таки настоятельно советую тебе здесь задержаться, хотя бы на пару дней. Дома ты всё равно наврал про командировку, гадёныш этакий. Я думаю, что от общения с Татьяной Петровной будет тебе немаленькая польза. Мои советы ты воспринимаешь, как некий внутренний голос, так можно, всё равно окончательное решение за тобой.
36
На печке никогда не спал? Имеешь прекрасную возможность. Не отказывайся, вон сказочные богатыри как это любили. Давала она им искомую силушку, видать. И тебе не помешает. Печка с вечера протоплена, тёплая, сверху перинка с запахами естественной жизни — в общем, как у Христа за пазухой. Отдыхай. Очнёшься, дров бабе Тане наколешь, сколько сможешь. В знак благодарности.
Баба Таня посмотрела за занавесочку, на спящего богатыря, возле которого аккуратно разложены бумажки разного номинала и внутренности когда-то навороченного мобильника, и хмыкнула. Действительно, смешно.
Бабушка Татьяна Петровна женщина непростая, да и внешне на деревенскую бабульку она походит мало — разве только низко повязанным тёмненьким платочком. Из-под платочка — глаза, привыкшие смотреть на мир внимательно, но, как ни странно, доверчиво. Не ожидающие жизненного подвоха и не готовые к нему. Бабушка Таня очень больна, под платочком — короткий седой ёжик, едва отросший после «химии». Едва ли с полной уверенностью можно сказать, что она здесь живёт. Но также нельзя — что умирает. Баба Таня для себя этот вопрос ещё не решила.
Проснувшемуся к вечеру богатырю Татьяна Петровна предложила обед из трёх блюд, что оказалось очень кстати. Молодой здоровый организм требовал материальной подпитки. Налила стопочку вкуснейшей самогонки, настоянной на разных травках — здоровья для. Ванечка ни от чего не отказался, снова зашарил по карманам, но был решительно остановлен. После перекура на крылечке ему была дадена крепкая лопата, свежие нитяные перчатки и задание по перекопке огорода на зиму. Землю ковырял он, конечно, как умел, но с энтузиазмом, пока совсем не стемнело.
Вернулась с прогулки коза, оглядела незнакомца бесцеремонными глазами, продемонстрировала крепкие рожки. Уже совсем на ночь глядя, заблудившийся в жизненных ситуациях топ-менеджер и деревенская бабка-ёжка сели пить чай из самовара и разговаривать. И без особых проблем нашли общий язык. Я тоже присутствовала, бесплотно витая над столом, уставленным вкусной и полезной пищей, среди которой присутствовали и кувшинчик с тёплым молоком, и земляничное варенье, и свежеиспечённые блинчики. Мне здесь нравилось. Я бы, пожалуй, поселилась в соседнем брошенном домике, пугала бы вечерами прохожих призрачным светом из покосившихся окон, заходила бы запросто к бабе Тане за солью, за чаем…
Ночью под окнами блажили свободные коты, падали с неба звёзды, инеем оседала осенняя сырость. Бегал на двор непривычный к поздним чаепитиям Ванечка, поднимал голову, рассматривая небесные драгоценности. Плыл со свиного комплекса аромат временной сытой жизни, но не раздражал, а только напоминал о земном.
37
Солнце теперь не забирается на прежнюю высоту, а скромненько и неярко катается себе по — над горизонтом, частенько прячась в плотные тучки. Основная работа у него сейчас в другом полушарии. Тихо облетает листва с яблонь в садике, чернеет и бугрится, словно кабаны её рыли, перекопанная Иваном пашня, стучит рогами в дверь, просится на волю коза Глафира. Свернулся на солнышке в грязноватый меховой клубок свободный кот, победитель ночных ристалищ. Если идти по просёлку в сторону шоссе, километра через три можно увидеть, как из речки протягивает к небу лапы — колеса Иванов верный конь, уже наполовину обглоданный местными механизаторами, да свежевосстановленную оградку моста.
Ванечке стыдно. Он наблюдает с печки, как придерживая бок, шаркает по кухоньке, справляя обычные утренние дела — заботы баба Таня, крутится у неё под ногами свободный кот, в надежде на блюдце молока изображая домашнего Котавасю, повелителя мышей. Медленно ползут от окна к двери солнечные косые четырёхугольники. Он больше не знает, что на самом деле жизнь — то, что есть сейчас или то, что было раньше. Он заблудился в волшебном лесу судьбы и не уверен, что пора искать дорогу к дому. Он, страшно сказать, даже не знает, был ли у него дом или только неясные воспоминания странствующего рыцаря, стукнувшегося головой.
Над избушкой бабушки Тани — ещё не потерявшее цвет небо, перечёркнутое расплывающимся следом самолёта-невидимки. Небу на эти зачёркивания — тьфу, и на самолёты — тьфу, оно не принимает всерьез дурацкие механические блохи человечества. Ему интересна только душа, которая способна подняться так высоко, как не могут летать ни птицы, ни ангелы, ни космические корабли.
Кто собрал вместе такие непохожие персонажи, пересёк в одной точке их линии судеб, обозначил час и варианты, но выбор оставил им? Не тот ли, чья любовь — с каждым, кто бы он ни был, и чья забота — навсегда.
Не навернись Ванечка с моста после предательства, пережить которое казалось — невозможно, не запросись в то утро упрямая коза доедать остатки пастбищ, тихо угасла бы баба Таня в начале зимы, раздав хозяйственную утварь и скотинку соседкам — подружкам, а самогоночку — «на пропой души» местным мужичкам. А так, поживет ещё наша бабушка, встретит будущим летом детей и внуков и проводит, и снова встретит. Самогоночка дождется зятя, разольется живительной влагой по измученному за зиму висками и коньяками организму руководителя среднего звена, выбьет чистую слезу и скупое признание «если б не это, вот не поехал бы в вашу вонь, мама».
А я? Я всего лишь немножко им помогла.
38
На окне у бабушки Тани пышным цветом исходит герань, бьётся в стекло последняя осенняя муха. Развалился в сонной истоме сытый свободный кот, весь в шрамах побед и поражений. В чистой комнате высится старинный резной шкап, гибрид комода и секретера, хранящий в своих недрах не одну семейную тайну. За его стеклом — тонкие чашечки из фарфора и изящные фигурки, изображающие жизнь во всех её проявлениях. Там же, в стеклянной пивной кружке — мобильный телефон для экстренной связи с цивилизацией. В красном углу — три семейные иконы, не имеющие большой антикварной значимости, но намоленные несколькими поколениями и потому — бесценные. У стены — основательная кровать с высокими железными спинками и подзорами. Здесь мало что поменялось с прошлого века, разве что из угла таращится серым плоским глазом иностранный телевизор, да под белой кружевной салфеткой отдыхает забытый внуком в предотъездной спешке магнитофон. Бабушка Таня чувствует себя Хранительницей. Она оберегает то место на земле, где корни соединяются с кроной. И избушка её не просто домик, а родовое гнездо, где открываются порталы.
Ванечка об этом ещё не догадывается, ему смешно вечерами сидеть на старинном сундуке, содержащим внутри себя бог весть какие артефакты, и смотреть японский телевизор. В нём оживают чувства, он больше не измученная болью кукла в дорогом пиджаке, выпавшая из витрины, а мужчина, весьма полезный в натуральном хозяйстве. Теперь он осваивает приёмы пиления и колки дров, морщась и дуя на лопающиеся мозоли.
К забору периодически подходят с алкоголическим приветом некие личности неопределенного пола и приглашают выпить коктейли, доставаемые из лохмотьев. Напитки Ванечкиному вниманию предлагаются самые разные — от «сучка» местного розлива до одеколона «Саша» и стеклоочистителя нежного голубого цвета. Он здесь почти свой. Здесь — все свои. Здесь много неба, брошенных домов, невспаханных угодий, грибов — ягод в лесах и нет нужды толкаться локтями в борьбе за тёплое местечко. Даже запах от свинячьего комплекса, построенного лет пять назад одним ухватистым бизнесменом, и тот слегка теряет свою концентрацию, рассеиваясь по местным просторам.
