Трагическая новость о смерти родителей Воробьева, ввергла Волкова в шок. Он даже представить себе не мог, как сообщит другу о страшном известии. Естественно, Александр начнет задавать вопросы: кто предупредил, почему до сих пор он якшается с Садовниковым и идет на поводу у его прихвостней. «Санек, Санек, что за напасть на тебя свалилась? То от Аркана нет спасения, то от родного пахана беда прилетела, – горестно подумал Волков, – как же тебе все это пережить? Тут еще эта мразь не отстает, крепко же он меня захомутал. Все думает, что я по гроб жизни ему обязан за давнюю помощь. Дружбой прикрывается, изворачивается, беспредел творит. Подставляет мою голову, а сам в сторону. Упырь! Ну, нет, ублюдок, Сашку я вам на съедение не отдам, подавитесь твари. На этот раз расшибусь, но замучу встречную подляну, век меня помнить будете», – со злостью размышлял Волков, не желая больше помогать Аркану и его шестеркам.
Но и на этот раз Садовников и Крутов недооценили способности Воробьева. Откуда им было знать, что между Александром и братьями Брагиными налажена надежная и оперативная связь. Через осужденного Карпухина – дневального заводоуправления, удавалось делать экстренные звонки, как на свободу, так и в обратном направлении. Естественно разговоры проходили быстро, объективно и к тому же имели шифровку, чтобы при прослушивании на местном коммутаторе не догадались, что звонят заключенные.
Пока Садовников собирался написать Волкову, да записка шла к адресату, Сергей Брагин уже получил роковое известие от Симагина – мужа Екатерины. Как только Сергей узнал о происшествии, передал через Мурашова срочное сообщение Воробьеву, озвучив основную версию следователя в смерти родителей. Брагин просил крепиться, держаться изо всех сил и не натворить глупостей. Очень скоро он добудет полную и объективную информацию о происшедшем и незамедлительно вышлет Александру.
Воробьев не хотел принимать чудовищную новость, во что угодно он мог поверить, но не в смерть родной матери. Неопределенность давила на сознание еще больше, хотелось скорее услышать, что произошла нелепая ошибка. Он с замиранием сердца проходил мимо здания пожарной охраны, в надежде увидеть Мурашова и получить от него хоть какую-нибудь весточку с воли. Но тщетно. Тогда он пошел к заводоуправлению, чтобы найти своего земляка Карпухина, может, ему позвонили и сказали, что произошла ошибка. Все было безрезультатно. Сидя на корточках возле цеха, он не замечал, как знакомые люди здоровались с ним. Мысли были заняты о маме. Самое главное сейчас для него, пожалуй, оказаться там – на воле, чтобы разобраться в этой неразберихе. В данной ситуации, Александр не мог ничего исправить. Нужно было время, терпение, но этого как раз, у него не хватало.
Снявшись вечером с работы, он побрел с бригадниками в столовую. Но кушать совершенно не хотелось. Увидев перед входом в локальный сектор собравшуюся толпу заключенных, он понял, что активист не хочет открывать калитку и ждет, когда соберется больше народа. В сердцах он крикнул:
– Падаль! Ты что над людьми издеваешься? Открывай…
Активист равнодушно продолжал созерцать на толпу с вышки и не обращал внимания на крики. Воробьев еще больше разозлился и, подойдя к железной лестнице, взялся за поручни и крикнул:
– Я тебя скину оттуда, если не откроешь…
Не успел он докончить фразу, как почувствовал, что кто-то ухватил его за ворот и потащил из толпы. Александр вывернулся и хотел двинуть хама кулаком, но увидев перед собой капитана-Шифоньера, изумленно застыл в позе.
– Воробьев, опять здесь смуту наводишь, а ну, шагай на вахту, – приказал офицер.
– Нечего издеваться над людьми, – отпарировал Александр, – мы с работы идем голодные, а он…
– Рот закрой и следуй вперед.
Погасив в себе всплеск злости, Воробьев пошел в надзорслужбу в сопровождении Бражникова. Ни один из заключенных не поддержал его в тот момент, видимо страх перед наказанием был сильнее протеста.
На Воробьева составили рапорт и сопроводили в изолятор до окончательного решения начальника колонии. Сидя в одиночке, он сгорал от безысходности. Сейчас вся надежда была на оперативность друзей, только они могли ему помочь. «Как отец мог сотворить такое с мамой, у него что, совсем «крышу» от пьянки сорвало. Мама, дорогая моя! Что же теперь будет? Нет, я не верю в это… Он ходил взад-вперед, отмеряя шагами маленькую камеру и, думал, думал, думал…
Вдруг дверь открылась и показавшийся в проеме надзиратель, приказал:
– Воробьев, иди за мной.
Его завели в служебный кабинет. За столом сидел незнакомый подполковник, а рядом стоял начальник оперативной части Цезарев.
«Сволочи, влепят сейчас пятнадцать суток», – подумал Александр, но вслух равнодушно произнес:
– Где подписать? Только не тяните, ведите назад в камеру.
– Воробьев, не нужно ничего подписывать, я здесь по другому делу, – ответил подполковник, начальник спецчасти колонии, – я прошу тебя крепиться. Пришел официальный документ из управления, твои родители…
– Я уже знаю…
– Знаешь?! Откуда? – перебил его Цезарев.
– Сорока на хвосте принесла, – мрачно ответил Александр, – гражданин начальник, неужели это правда?
– Да. Твои родители погибли.
– Меня отпустят на похороны? – спросил он с мольбой в голосе.
– К сожалению, администрация колонии не имеет таких полномочий, решение принимает управление.
– Они разрешат?
Цезарев замотал головой, а подполковник официально заявил:
– Управление против.
– Ну, почему?! Отпустите хотя бы на час под конвоем. Слово даю, не сбегу.
– Воробьев, тебе сказали – нет! – Резко ответил Цезарев, – это не детский сад. У тебя постановлений в деле уйма и характеристика ужасная. Кто же тебя отпустит. Ты успокойся, возьми себя в руки. Единственно, что я для тебя могу сделать, это выпустить в зону и не наказывать за эксцесс возле столовой. Пойми, не мы принимаем решение, отпустить тебя или нет.
Для Александра такое объяснение было исчерпывающим, он согласно кивнул и, заложив руки за спину, повернулся к двери.
– Прапорщик, – громко позвал Цезарев, – выпусти его.
Ужасная новость уже разнеслась по всей зоне, не оставляя равнодушными заключенных и даже администрацию колонии. Такое пережить очень тяжело, все это понимали и сочувствовали Воробьеву, но помочь ничем не могли. Александр, молча, принимал соболезнования и старался уединиться, ему сейчас меньше всего хотелось общаться с людьми, мысли о гибели мамы не давали покоя.
Придя в отряд, он поздоровался с Волковым и на его предложение уединиться в каптерке, ответил молчаливым кивком. Владимир утешал друга:
– Саш, я тебе соболезную. Только что с воли мне сообщили о трагедии.
– Кто тебе сообщил?
– Пацаны пригнали маляву.
– Случаем, это не люди Аркана? – немного язвительно спросил Воробьев.
– Нет, – соврал Волков, чтобы не травмировать дальше друга, – у меня достаточно знакомых.
– Волоха, может, первый раз в жизни я не знаю, что мне делать. Как вырваться хотя бы на час, чтобы похоронить маму… Начальник спецчасти зачитал мне отказ управления. Ну, почему вся эта поганая, мусорская система так относится к людям? У меня горе и не один из этих подонков не хочет войти в мое положение. Трусливые гады, все кивают наверх, мол, только в управе могут решить этот вопрос. Если б ты знал, как я ненавижу всю эту никчемную власть. У них только на словах звучит забота о человеке, а на самом деле – это лживые и ожиревшие от беспредела скоты, не способные к состраданию и обыкновенной человеческой помощи.
Чтобы отвлечь друга от горестных мыслей, Волков решил сменить тему разговора:
– Это я-то не знаю. Да я давно на себе прочувствовал эту власть, когда еще в детдоме находился. Ведь моя фамилия по отцу – Книс. У меня немецкие корни. В детстве я всегда ощущал на себе злобные, советские взгляды, особенно в день победы.
