– Благодарю Санек. Ты с Лешкой на «Двойке» корешился?
– Да, мы были друзьями. Леха о тебе много рассказывал. Выйду в зону после распределения, поговорим с тобой…
– А что откладывать, пойдем с нами в «рабочку», чифирку попьем. Ты, поди, голодный с этапа, так мы тебя покормим.
Александр, недолго думая, согласно кивнул, затем глянул на запертую дверь в заборе и, пожав плечами, спросил.
– А кто меня отсюда выпустит?
Сибиряков ухмыльнулся и громко окликнул завхоза карантинки, торчавшего в окне комнаты на втором этаже.
Увидев, что зоновские авторитеты его зовут, завхоз скрылся из вида и через минуту с угодливой миной на лице, приблизился к мужикам.
– Слышь, что говорю, пацана отпусти до вечерней поверки, мы сами его приведем.
Завхоз для виду помялся и лукаво произнес:
– А вдруг менты раньше придут проверять, а его на месте нет.
– Слышь ты, понты не колоти. Держи вот, – Захар протянул завхозу большой кусок плиточного чая, завернутого в фольгированную бумагу.
– Мужики, может, Волоху с собой возьмем, что ему здесь торчать, – обратился Воробьев к Захару и Николаю.
Сибиряков кивнул в сторону Волкова, дав понять завхозу, что он тоже пойдет с ними.
Оказавшись за забором, Волков спросил:
– Мужики, можно как-то в жилую зону проскочить? Я прошвырнусь по отрядам, может, своих знакомых отыщу.
– А тебе кого надо?
– Васю Хрипатого или Ашота?
– Знаем мы их. Тебе в пятый отряд нужно идти, Хрипатый, скорее всего в бараке, а Ашот наверняка сейчас в рабочке. Валерон, – обратился Симутин к своему корешу, – зайдите во второй цех, может, там Ашота найдете, если что подходите к нам в кильдым.
Впятером направились по главной дороге, тянущейся вдоль производственной зоны от КПП до заводоуправления. Слева Александр заметил большие, красные ворота и подумал: «А-а, значит, здесь работает пожарным приятель Брагина – Мурашов».
Дойдя до конца дороги, уперлись в трехэтажное белое здание и повернули налево: по обеим сторонам располагались одноэтажные цеха. Через двести метров зашли в ворота производственного участка. В правом углу помещения располагалась небольшая бытовка для рабочих. Сразу же поставили на плитку кружку с водой, чтобы сварить чифирь.
– Санек, водку пока не предлагаем, потом выпьем… Хотя… – Симутин обратился с вопросом к Сибирякову, – как ты смотришь на то, чтобы помянуть моего сына Васю?
– А кто у нас сегодня ДПНК?
– Майор Рубан, – ответил Симутин.
– Тогда давай по маленькой пропустим, смена у него ништяк, прапоры «Кузя» с «Крокодилом» сегодня в промзоне дежурят, если нас кто-нибудь спалит, помогут отмазаться от кичмана.
– Колек, как ты их назвал, Кузя и Крокодил? – удивленно спросил Александр.
– Ну, да. А ты слышал о них?
– Нам в тюрьме говорили, что их уволили после бунта, а они вот где оказывается «приштырились». Выходит, перевели прапоров на «Пятерку».
Захар утвердительно кивнул и, выйдя из бытовки, направился вглубь участка, где изготавливали большие армейские термосы из нержавеющей стали. Через пять минут он вернулся с железной самодельной фляжкой, наполненной какой-то жидкостью.
– Санек, будь, как дома: бери в тумбочке колбаску, сало режь, лучок.
После того как накрыли небольшой столик и, разлив в прочифиренные кружки по сто граммов водки, Захар Симутин тихо и скорбно сказал:
– Давайте мужики помянем сына моего Василия. Хороший был пацан, да вот не углядел я за ним, сам с тюрьмы не вылезаю. Пусть земля ему будет пухом.
После того как помянули и закусили, Захар решил кое-что объяснить Александру.
– Санек, дело конечно прошлое, мы тут с Коляном немного «порамсили15»… Начну по порядку: два года назад, он сюда с «Восьмерки» пришел. Полтора года все у нас шло ништяк, но потом одна фигня приключилась. Был у нас с Коляном общий кентуха, полгода назад он освободился, и как полагается, должен был подогреть нас обоих и перекинуть через забор чай и водку. Получилась неразбериха: первый грев предназначался мне, но по ошибке принял его Колян. Когда я узнал, ясен пень, сразу взвинтился: «Как так, тебе значит есть грев, а мне – балду». Психанул я тогда и ушел от Коляна. А ведь до этого мы вместе решали зоновские дела. Но через несколько дней пришел еще один грев с воли, теперь уже Коляну, и он принес мою долю. Короче, я отказался, тогда меня крепко обида взяла. Колек тоже психанул на меня, и перестали мы разговаривать. Вот так и ходили полгода, дулись друг на друга. Хотя, если касалось общака, делали вид, что все ништяк и брались за общие дела, но потом снова «разводили лыжи» в разные стороны. Вчера Колян пришел ко мне и говорит: «Кентуха, хорош, грузиться, давай не будем свои обиды напоказ выставлять. Завтра в зону должен один пацан прийти, он с нашими сыновьями во время бунта ментов крошил, так нам бы вместе надо его встретить.
Александр выслушал Симутина и, улыбнувшись, подумал: «Вроде мужики взрослые, а обижаются, как дети. Да уж, тормознула их лагерная жизнь, не хочет отпускать, – Александр украдкой тяжело вздохнул, – мне тоже червонец мотать придется. Хотя, как обещал Сережка Брагин, может, раньше выйду».
Налили по второй сотке, и на этом решили завязать, а то ведь не остановишься, когда в хмельной раж войдешь. Будет намного безопаснее и помаленьку продолжить в следующий раз. Выпили за Лешку Сибирякова, чтобы ему на особом режиме отбывалось легче. Вот и пришла очередь Александра рассказать о бунте: с чего все началось, и чем закончилось, а то ведь истории, рассказанные посредниками, погоды не делали, хотелось все услышать из первых уст.
После подробного рассказа, Захар, закаленный в жизни и прошлых сроках, не стесняясь, вытер рукой навернувшиеся слезы и смачно выругался:
– Мусора поганые, а нам тут лапшу на уши вешали, типа беспредельщики зону на бунт подняли, из-за них мужики ни в чем неповинные пострадали. Когда меня в спецчасть вызвали, там вся зоновская кумчасть собралась, и давай мозги промывать, мол, сын твой попал под дурное влияние какого-то блатного, свою голову подставил под удар, и погиб. Гады менты, как будто я им поверил. А ведь Леха Дрон, действительно был парняга, хоть куда. Жалко вас всех, пацаны, – тяжело вздохнул Симутин, – вроде и дело нужное сделали – бунт подняли, только ведь ничего не добились…
– Как это ничего, – возразил Воробьев, – знаете, сколько мы ментам требований выдвинули… И вообще, они долго не забудут этот бунт.
– Зато у зэков память короткая. Кого не коснулось, тот вообще осуждает такие мятежи. Надо скопом этих тварей громить, как бывало в Гражданскую. Мне отец рассказывал, как мой дед комиссаров пачками расстреливал, за то, что они грабили и убивали тамбовских крестьян. Красные потом расстреляли моего деда.
– Мне Вася рассказывал об этом, – печально проговорил Александр, – как после твоего отца выслали малолеткой из-под Тамбова и по разным городам, да по детским домам шпыняли.
Захар, братуха! – воскликнул Сибиряков, – выходит, мой Лешка твоему Васе жизнью обязан… Нет, мужики, за это нужно еще выпить. Захар! – Николай обхватил рукой шею своего кореша и, притянув к себе, скорбно произнес, – теперь мы с тобой повязаны до конца жизни. Разве такое забудешь… А ты, Санек, молодец, все рассказал, ничего не утаил, теперь и мы с Захаром узнали всю подноготною о бунте.
После распределения Воробьев и Волков попали в седьмой отряд и даже в одну бригаду, сформированную из вновь прибывших осужденных. Выходили друзья на работу в деревообрабатывающий цех, рядом с которым располагался участок пилорамы. Сашу-Музыканта определили в пятый отряд.
Александра с первых дней закрутила совершенно новая лагерная жизнь. Наблюдая, он видел разницу между зоной общего режима и строгого. Если на «Двойке» заключенные имели статус первоходок, то на «Пятерке» отбывали более опытные «каторжане» уже не с одним отсиженным сроком за плечами. Это были совершенно разные люди с достаточными жизненными навыками, с уголовно-преступными привычками, приобретенными в ходе распутной жизни на воле. Здесь пребывали карманники, домушники, игровые шулеры, аферисты, а также хозяйственники и подпольные цеховики или как изъяснялись закоренелые сидельцы: некоторые из этих бедолаг прошли «Крым и Нарым». Они-то, как раз нечета мужикам-первоходкам и зеленым юнцам с общего режима. А вот такие заключенные, как Волков, переведенные в пятую колонию с особого режима, в основной массе входили в привилегированную касту осужденных. «Полосатики», как называли их зэки, быстро находили общий язык с авторитетными людьми зоны и, занимаясь налаживанием «дороги» на свободу посредством вольнонаемных сотрудников, получали помощь, а по-иному – грев. Пересылали родственникам со своих лимитных карточек деньги, ибо постороннему человеку, не вписанному в личное дело, запрещалось переводить денежные средства. Затем «гонцы» и «почтальоны» из числа вольнонаемных людей, или подкупленных работников администрации, ходили по адресам и, забирая деньги, проносили в зону. С таких денежных дел они имели установленный процент. Что касалось нарядов за выполненную работу, Александр был знаком с подобными сделками еще по «Двойке». Мастера и бригадиры по предварительному сговору с положняками16 списывали с какого-нибудь заключенного часть изготовленной продукции и затем деньги переводились на лимитную карточку другому осужденному.
