"А разве ты не должен выполнять свои обязанности единственного сына и стать мужчиной?" Ее слова были извращенным отражением ее ожиданий. "Вместо этого ты отбросила свой долг. Ты не заботишься о нас. Тебя волнует школа и побег". Она усмехнулась. "Ты заботишься только о себе. Никогда не думала, что мой единственный мальчик может быть таким эгоистом".

Разочарование и обида кипели под землей. Я устал от ожиданий, невыполненных обещаний и постоянного давления, чтобы быть опорой. Суровая реальность нашей напряженной семейной динамики, борьба и невысказанные обвинения — мы все боролись с грузом неоправдавшихся ожиданий и шрамами, оставленными выбором моего отца.

"Согласна ты или нет, но он поступает правильно, мама", — вмешалась Рика. "Он прав. Насчет папы. Насчет всего этого. Ты не можешь заставить его что-либо сделать".

"Понятно, — сказала она, поворачиваясь лицом к Рике. "Моим детям нравится объединяться против их бедной, убитой горем матери? И это все?"

"Ладно, Леви", — выплюнула она с ощутимой горечью. "Я пойду. Но если нас выкинут из-за того, что ты боишься вступить в старую команду своего отца, это будет на твоей совести".

И с этими резкими словами она ушла, оставив после себя осадок неразрешенного конфликта и шлейф сдерживаемых эмоций.

Ее обвинения еще долго звучали в комнате. Чувство ответственности и вины, которое она пыталась навязать мне, было знакомым бременем — с ним я боролся с тех пор, как умер мой отец. Надвигающаяся перспектива выбора между моими собственными стремлениями и грузом семейных ожиданий казалась неизбежной ловушкой, заставляющей меня разрываться между противоречивыми обязательствами.

Я ненавидел, что она все еще имеет надо мной такую власть.

Мой разум был ясен. Я точно знал, чего хочу. Но она все равно каким-то образом умудрялась впиваться в меня своими когтями, заставляя чувствовать хоть малую толику того, чего я не хотел.

Рика потянулась ко мне. Неуверенный жест в мою сторону был похож на молчаливую мольбу о связи среди раздора. Но прежде чем ее рука смогла преодолеть пропасть между нами, она заколебалась и со вздохом отстранилась.

"Надеюсь, ты найдешь то, что ищешь, Леви, — пробормотала она с горько-сладким чувством, повисшим в воздухе. "Она ошибается, ты знаешь. Не волнуйся за нас. Мы со всем разберемся".

Она отвернулась, оставив меня стоять на месте после ее ухода.

Вот только я знал, что это значит.

Рика разберется.

Рика спасет их.

Не мама.

Не родительница.

И я ненавидел Рику, потому что знал, каково это.

Я подумывал о том, чтобы протянуть руку помощи, остановить ее от ухода, но слова ускользали от меня. Напряженные отношения между нами, сформированные тактикой разделения нашей матери, оставили непреодолимую брешь. Годы, в течение которых мы чувствовали себя чужими в собственной семье, натравленными друг на друга в маминых схемах, эхом отдавались в тишине между нами.

Когда Рика ушла, меня охватило сожаление. Она заслуживала большего, но я не знал, как ей это дать. Хоккей всегда был моим убежищем, моим спасением, но у моих сестер не было такой возможности. Селеста могла отвалить, а Рика? Часть меня хотела, чтобы мы были ближе.

Но, возможно, расстояние — это хорошо.

Я не мог позволить себе отвлекаться.

Не сейчас.

Я бросил мешочек на тумбочку и взглянул на телефон. В голове промелькнуло сообщение Майкла. Как бы я ни ненавидел назойливое присутствие людей, оглушительная тишина, которая сейчас окутывала комнату, казалась удушающей. Тяжесть неразрешенного напряжения в отношениях с семьей тяготила меня, и я не мог избавиться от этого груза, оставляя меня в пустоте.

Возможно, моя мать имела надо мной большую власть, чем мне хотелось думать. После того, что только что произошло, я бы предпочел оказаться на вечеринке, а не в одиночестве в комнате, полной призраков.

5

Минка

Крествуд был просто мечтой.

Я все еще не могла поверить, что нахожусь здесь.

Раскинувшийся кампус появился, купаясь в мягких оттенках рассвета, его величие вызывало чувство благоговения, как и у других почитаемых колледжей и университетов. Смесь нервной энергии и предвкушения сжимала мою грудь, когда я смотрела на исторические здания, прижавшись лицом к пассажирскому окну, как собака. Возвышающиеся строения украшали пейзаж, сочетая в себе классическую архитектуру и современные сооружения, которые, казалось, вдыхали жизнь в безмятежные окрестности.

Генри направил машину к впечатляющему входу, где под пологом вековых деревьев расстилились чистейшие лужайки, а дорожки украшали тщательно ухоженные сады. В воздухе витал электрический гул, атмосфера была наполнена обещанием новых начинаний. Он излучал ауру академического великолепия, его здания стояли как памятники высшему образованию, перекликаясь с шепотом амбиций и возможностей.

Когда мы перемещались по кампусу, я не могла не почувствовать прилив волнения, сменяющегося тревогой. Лабиринт зданий, каждое из которых обладало своим неповторимым шармом и предназначением, таил в себе обещание знаний, ожидающих своего часа. Мое сердце трепетало от нервного возбуждения перед перспективой начать новую главу моей жизни, где каждый уголок, казалось, таил в себе бесконечные возможности и трудности, которые нужно было преодолеть. Крествуд казался мостом в мир, где мечты обретают форму, а судьбы — жизнь.

Генри припарковался перед высоким зданием и посмотрел на меня. "Ты улыбаешься последние четыре мили, чудачка", — сказал он, не в силах скрыть свою мальчишескую ухмылку.

"Ничего не могу с собой поделать", — ответила я. "Наконец-то я…" Свободна. "Здесь".

"Это твои владения", — заметил он, без труда взваливая на плечи мой багаж, пока вел меня в величественное здание. Общежитие "Арктик Эдж" предназначено только для студенток. Мужчины не допускаются, если только они не находятся в общей зоне, в соответствующие часы или у них есть прямое разрешение. Это значит, что никаких парней".

Я закатила глаза. "Я не замужем, помнишь?" спросила я.

"Может, в том разрыве было что-то хорошее", — пробормотал он себе под нос.

Я тоже закатила глаза. Впереди возвышалось общежитие — архитектурное чудо, излучающее сочетание классической элегантности и современного комфорта.

Вход в общежитие украшали витиеватые арки и полированный мрамор, а величие шептало о традициях и исключительности.

Пока мы поднимались по лестнице, я разглядывала замысловатые узоры, украшающие стены. Полированные коридоры, увешанные портретами уважаемых выпускников и почетными грамотами в рамочках, создавали картину наследия и стремления.

"Здесь есть лифт?" спросила я.

Генри покачал головой. "Эти здания были построены еще в двадцатые годы, и декан Вествуд хочет сохранить традиции".

Я насмешливо хмыкнула. "Может, Брук сможет что-то с этим сделать", — сказала я себе.

Я сомневалась, что отец прислушается к ней, но в Брук всегда было что-то такое, что помогало ей добиваться своего, несмотря ни на что. Она была из той же семьи, что и моя, но при этом была такой яростной и независимой, что это сбивало меня с толку. Долгое время я ей завидовала. Но теперь я была рада познакомиться с ней. Я хотела учиться у нее, быть настолько уверенной в том, кто она есть, даже если это противоречило семейным ожиданиям.

Мы направились вверх по лестнице. Пока мы шли, я старался не обращать внимания на напряжение в ногах. К тому времени как мы добрались до моего этажа, я запыхалась и была уверена, что мое лицо в пятнах.

Генри, с другой стороны, даже не вспотел.

Засранец.

Мы вышли в коридор и прошли мимо нескольких девушек, которые захихикали, заметив его. Их смех танцевал в воздухе, мимолетно отвлекая Генри, который, казалось, не замечал этого, все его внимание было приковано к нашему пути.