Я упал обессиленным в кресло с надеждой, что маршрутка не загорится – если смотреть на череду моих неудач и странных происшествий, это вполне могло произойти. Окно проецировало знакомые виды, что не меняются несколько лет к ряду, застывая как фотоснимок из хроник союза, но заметно зацветая, как при прямых лучах солнца. Звонить сменщику было стыдно, поэтому я просто написал, что опоздаю, хотя это было уже очевидно.

По привычке залезая в правый нижний карман куртки, я не нашёл своих наушников. Выворачивая все карманы, елозя по всему рюкзаку я понял, что я не успел захватить их из-за спешки, поэтому придётся выслушивать эмбиент погибающего мотора ПАЗа, которые на последнем издыхании пытаются не заглохнуть и надеяться, что каждый новый путь будет последним и они смогут наконец уйти на покой.

Со скуки, я влез в интернет, пытался развлечь себя хотя бы так. Новостные каналы твердили о скором конце привычно нагнетая градус, погодные сводки обещали тёплую неделю и резкое похолодание после – к новому году, а смешные ролики не веселили так, как это могло быть при звуке, но, к сожалению, во мне не было столько наглости, чтобы слушать что-либо без наушников, как делали это некоторые нелицеприятные граждане, что не уважают покой рядом сидящих. Такие люди обычно начинают сверлить в семь утра в выходной день и слушают музыку после одиннадцати вечера. А если у них есть автомобиль, то обязательно без выхлопной трубы с громогласным рёвом и спущенными стёклами даже в мороз, чтобы все могли насладиться их музыкой.

Автобус сонно подъезжал к моей работе. Передав мелочь, я уж думал выходить, но в мою сторону бесцеремонно вваливался не сказать, что бомж, но видок был явно не первой свежести: издалека чуялся перегар, глаза перекрывали «фонари», зубы, если и были, то стояли поперечно друг другу, а седая, густая борода, скрывала в себе кусочки пищи, скорее всего, проглоченной ранее. Самое примечательное в нём было – костюм. Мешковатый, потёртый костюм Деда Мороза с висящим поясом, который он явно нарыл на помойке, хотя время выкидывать подобные вещи до маскарада кажется странным.

Выяснять, как он его приобрёл, у меня не было времени, поэтому я пытался как-нибудь выбраться, но того не хотел бомж: с шумом, гоготом, еле влезая внутрь салона, он перекрывал мне выход. Чувствовались сверлящие взгляды пассажиров, прикованные к нему, которые задевали и меня ненароком. Веселье бомжа прекратилось, как только он увидел меня: улыбка всеми оставшимися зубами сменилась серьёзной миной, а косые глаза сконцентрировались на мне, изучая моё тело.

– Месье, – откланялся он мне так благородно, будто пару секунд назад и не был пьян. – Вы, наверняка, спешите?

Я лишь кивнул ему, в шоке от резкой смены личностей.

– Позвольте, – сдвинувшись назад, он вышел на улицу. – Не смею вас задерживать.

Пропуская меня, подобно дворецкому он спрятал руки назад, выровнял осанку и задрал подбородок. Я пытался не подать смущения, не смотреть на него, но краем глаза наблюдал, как он провожает меня взглядом.

– Главное, – полушёпотом говорил бомж, но так, чтобы я услышал, – не опоздайте на свой триумф, месье. Вам стоит присутствовать на нём.

Я попытался не придать этому значения, хоть бомж меня и насторожил. Всякая чертовщина творилась в моей жизни, так что мужчина навеселе в рваном костюме Деда мороза – минимум. Прилично отойдя от автобуса, я слышал, как он снова сменил маску благородности на выпившего деда, хохотом тормоша весь квартал, а то и целый район. Сложившийся сумбур за прошедшие за пару часов перегрузили мозг обилием информации, что я даже забыл, что опаздываю на работу.

Вспомнил об этом лишь открыв дверь и увидев взгляд адского пламени своего коллеги. Я зашёл за дверь персонала, а он вышел ко мне. Приветливо улыбаясь, он помахал мне по-детски дружелюбно, пока я переодевался. Любое моё опоздание провоцировало пассивную агрессию, а иногда и активную, с проклятиями и обвинениями во всех грехах, но сейчас, продолжая традицию набора странных происшествий, всё было мило, будто я самый ценный сотрудник.

Позже мы сменились. Он ушёл, так и не проронив ни слова. Началась очередная затяжная неделя. Всё те же постоянные посетители, заготовки, блюда, кофе и мытьё полов. Я как можно больше выходил на прохладу, курил и вливал в себя кофеин, чтобы даже капелька сна не проникла в голову и не почудилась София, что может выйти плохо: увидь я её сейчас, то точно бы разнёс кафе.

Казалось, лучше умереть, чем испытать то щемящее чувство. Всё познаётся в сравнении: я думал, что меня раздражает безнадёжная петля одного и того же дня, где я рутинно иду на работу, а после возвращаюсь в неё, но лучше бы оставалась она, чем кошмарные обрывки, ухудшающиеся с каждым днём. Сон опухал, сон давил, сон убивал последние нервные клетки, которые я так бережно пытался сохранить.

Цикл снова повторился: солнце вскарабкивалось, напоминая о новом дне. Сменщика так и не было, хоть он всегда приходил за пятнадцать минут до начала своего рабочего дня. Заслужил, поэтому не торопился готовить себе кофе, ожидая его ровно через столько, насколько опоздал я, но он появился на пороге спустя двадцать минут вместе с начальником. Перебрасывая взгляд то на начальника, который непринуждённо смотрел на меня, то на сменщика, который даже не кивнул головой в качестве приветствия, а сразу шёл принимать смену. Пришлось выйти в общий зал, так как меня подозвал начальник со сворой бумаг. Очевидно это было не к добру. Сев рядом, я выслушивал выговор.

– Доброе утро, – сказал я довольно спокойно, – не часто вас здесь увидишь.

– Доброе, доброе. – выдыхая, готовясь к разговору, говорил начальник. – Знаешь, такое вот дело. Я понимаю, работать исключительно ночью трудно, постоянно тянет ко сну, но правила для всех одни.

Всем нутром чувствовался вердикт. Я повернулся к кассе, где стоял коллега, протирая столы за мной, а уши его шевелились в любопытстве.

– У тебя весела свора штрафов, – продолжав начальник, пролистывая листы, – опоздание на полчаса, час, два. Всё это составило внушительную сумму.

– Я понимаю, – зачем-то перебил его я, почёсывая сальные волосы.

– И никто не даст соврать, – не смутившись моей наглости, продолжал начальник, – ты хороший работник, которых редко найдёшь, готовых трудиться во вред себе. Только вот есть ещё один пункт в правилах: первые три опоздания – взымается штраф. На твоём счету их восемь. А далее увольнение.

Наконец владелец перестал перебирать злосчастные листы, где было прописано содержание о моём уходе, а у меня, после слова «увольнение», по лицу протекла довольная улыбка. Сам не понимал, почему. Я прикусил нижнюю губу, чтобы хотя бы изображать грусть, кратко кивнул ему и потянулся за листами.

– Увольнять сотрудника перед новым годом наверняка самоубийство, слишком радикально. Тем более ночного

Я смотрел на заочно бывшего коллегу, понимая, что всё намного сложнее, чем то, что преподносили мне сглаженными углами. За мной числились не только опоздания, но и порядком жалоб от посетителей и коллег. Наверняка были просмотрены камеры видеонаблюдения.

– Хорошо, я подпишу, – избегая скандалов и ссор, я протянул руку к документам.

Начальник осмотрелся, выдохнул, и передал мне листы с ручкой. Без зазрения, я подписал их. В последний раз проходя через дверь персонала, я выложил свою форму и старался как можно быстрее удалиться отсюда.

– Выплата тебе придёт раньше, за день до нового года, – сказал мне начальник, но я уже не слушал его.

Что-то внутреннее заставило меня убраться с этого места. Я жаловался самому себе на монотонность и рутину здесь, поэтому продолжать меня не тянуло. Выйдя на улицу меня пощекотал влажный воздух, ложно напоминающий весенний, где тебе неволей приходит мысль о начале чего-то нового. Чихнул автобус, останавливаясь возле выхода. Я прошёл к нему, разглядел номер маршрута, но в нём было что-то непривычное.

Наверно так казалось потому, что ПАЗ выглядел свежим, только что выпущенным с завода и выехавшим в свой первый рейс. Вдруг двери распахнулись, маня меня зайти. Я посмотрел на бывшего коллегу, стоявшего за прозрачной дверью. Он улыбался и махал мне, нагоняя больше жути.