Люди мчались мимо, осознавая друг друга безжизненной массовкой, не отделяя человека от фонарного столба, от окружающего фона, от свежих слепленных снеговиков. И, наверно, это не казалось чем-то плохим – такой уклад жизни. В чём отвращение быть фоном, текстурно сплетаясь с серыми фасадами жилых домов? Мне никогда не понять эти плевки своей уникальности через внешность при абсолютной полости внутри. Тем не менее осуждать кого-либо за их выбор вряд ли в моём праве: когда выбираешь аскетизм как осознанный шаг – хоть он и тянет тебя в бездну, – упускаешь многие тенденции общества. Но жалеть об этом, как мне кажется, не стоит: они все – поменяй ты поколение и время – складываются только в форму: поверхностную и плоскую. Закурив ещё одну, потому что после первой всегда идёт лучше, и пряча руки в карманах, чтобы сжать зажигалку в кулак, лишь бы она не подмёрзла по пути на автобусную остановку, мельтеша под капканом слоя снега, который скрывает гололёд, я всё ещё не мог до конца прийти в себя. Сон явно выбил меня из привычного ритма, зная – но надеясь на обратное, – что он снова придёт после рабочей смены. На этом этапе я уже не помнил, про что был сон, но ощущал это вязкое чувство тревоги от происходящего внутри.

Так всегда бывает ближе к Новому году на протяжении пяти лет. Точнее, уже шести. Кто бы мог поверить, что вот сейчас мне двадцать четыре. Когда календарь показал дату моего рождения, я заметно погрустнел, чего ранее не было, но объясниться перед самим собой никак не мог. Я предчувствовал какой-то подвох к этому возрасту. Оказалось, подвохом является та самая деревня. Если не лукавить, то раньше это тоже не приносило удовольствия: два года я считал это интересным совпадением, на третий и четвёртый это настораживало, на пятый раздражало, а вот сейчас, на данном отрезке, я ощущал какой-то посыл, разгадать который не был в состоянии. Ностальгия часто посещала меня, когда настоящее – мрак из дня сурка, а будущее не сулит проблесками, но мне казалось, что я скучаю по безмятежным временам детства, где главная трагедия – это не купленная от капризов очередной машинки. По временам, когда ты не владел своей жизнью должным образом – и слава богу, – а не по какому-то абстрактному образованию, которое кажется неестественным. И из-за раздумий я потерял равновесие, поскользнувшись на скрытой под снегом ловушке, когда оставалось пару метров до остановки. Из-за моей несобранности перед носом проскользнула только-только уехавшая маршрутка. А если она уехала, то ждать следующую придётся не меньше двадцати минут на обжигающем морозе, который, согласно прогнозам погоды, опустится до минус тридцати. В ожидании я точно получу обморожение ног из-за летних кроссовок.

С моей стороны ни души, пока с другой толпами вываливались люди, разбредаясь по сторонам, как тараканы при свете. Вряд ли вспомню момент, когда стал жить «совой»: сначала оправдывал большей активностью ночью, искал специальные вакансии, а потом всё закрутилось до такой степени, что я отдыхаю один день в неделю, работая по двенадцать часов в забегаловке, готовя сброду пьяниц и бомжей по бургеру и продавая пиво с дикой наценкой. Не сказал бы, что это абсолютный электорат ночью: заходят и такие же обречённые «совы». Как только мы пересекаемся впалыми, усталыми глазами, узнавая в друг друге братьев по несчастью, – только кивает, и я могу промолчать, не проговаривая скрипт. Я просто выполняю свою работу, они просто едят. К счастью, в большинстве всем – от администратора до владельца – плевать на ночную смену, поэтому никто не следит за подобающим поведением и «лицом» кафе, а задач у меня намного меньше, так что особо устать я не успеваю. Даже занимаюсь важными для себя делами. Такая зона комфорта без каких-либо подвижек.

Периодически заходят и мои любимчики: бомж Валера с косоглазием – вы явно не отличите его от обычного прохожего, ему действительно искренне веришь, что «жизнь так сложилась»; Михаил, который заказывает картофельные дольки внутрь чизбургера; дед, имя которого я так и не узнал, но который явный фанат колы в самом большом объёме, но только в ночь с четверга по пятницу; очень нежный в душе и грозный на вид Альберт, что выбирает одно и тоже, и каждый раз, как в первый, расспрашивает про каждое составляющее французского бургера в черничном джеме, и, конечно же, любимая Вероника Степановна, что еженощно после заказа подходит ко мне с волосом, скрюченным, чёрного цвета, и претензией вернуть деньги, при том, что на моей голове русые прямые волосы. Конечно, впервые я огнём пытался спорить с ней, показывая пальцем на её собственную голову, чётко уверенный, что это она подкладывает его, но после нескольких таких происшествий расплывался в неестественной для себя улыбке, снимал перед ней фирменную кепку и убеждал её, что денег ей никто не вернёт.

К утру я промываю полы, заодно бужу уснувших одиночек, которых точно хватились дома. Правда, однажды был случай, когда тучная жена пришла к своему пьяному мужу, будя его ласкающими ударами веника по спине, проклиная его всеми заразами, которые специально вычитала в энциклопедии; прогоняю бездомных, что «зашли на пять минут погреться»; в конце прочищаю фритюр и наготове ожидаю сменщика с сигаретой во рту и стаканчиком американо. Как только он приходит, мы здороваемся и сразу же прощаемся, и я, снова будучи перевёртышем в этом мире стабильного восьмичасового с пятью рабочими и двумя выходными, возвращаюсь к пустой остановке, только уже с противоположной стороны, а потом наблюдаю, как с парковочных мест выезжают автомобили у моего дома. В таком ритме я иду задом наперёд, физически невозможным плыву против течения, не прикладывая к этому никаких усилий. Это, наверно, отделяет меня от других не видом, а делом, как я уже говорил.

Простуженные кашли отбиваются от стен. Я снимаю вкладыши, закуриваю очередную сигарету у подъезда и смотрю на небо, что запоздало голубеет. Тишина немного поглощает мой взгляд: замыленная периферия, дымка спереди. Последний горелый выдох с характерным звуком, который напоминает беззубого, пытающегося свистеть, и тем самым отпугивает птиц неподалёку. Топотом спихивая захваченный кроссовками снег по пути до подъезда, я захожу под козырёк, по которому барабанит неожиданно соскользнувшие с крыши ледышки. Чуть одёргиваясь, живот скручивает, напоминая о гастрите, что уже превратился в язву, но гадать я не намереваюсь, как и проходить обследования – будь, что будет. Потупившись пару секунд, сдержав скулёж, я вхожу в родные стены моей обаятельной бытовухи, что примет в свои огромные мозолистые лапы моё тело, не помнившее, когда получало здоровый сон.

Простуженное утро с надрывом толкает меня, веки срываются друг от друга: передо мной снова озеро с прыгающими «зайчиками», что в очередной раз пытается вызвать у меня приступ мигрени; по бокам – едко-зелёное поле с рыжеющим шаром, что становился больше и больше, поглощая всё небо. Глубоко вдыхая, отлепляя с губ бычок, я по инерции шёл к скрипящему вот-вот разваленному шалашу.

– Иди за тобой? – бубнил себе под нос, вспоминая слова Софии.

Дверь шалаша качалась, проглядывались его внутренности: София сидела неподвижно, как и в прошлый раз. Я вторил за танцем хижины, в неуверенности качаясь, только повторял про себя: «За тобой». Зажмурившись и сжав ручку с усилием, что я мог бы вырвать доски, сокрушив строение, дёрнул дверь. Шквальный ветер выбился изнутри, со свистом прогоняя меня прочь. Мои ступни оторвались. Вокруг всё резко потускнело, и я открыл глаза дома, но на этот раз лежал не за столом, а в удобной кровати. За окном по непривычному для зимы ярко выбивался свет. Растормошив себя, я заметил, что дверь балкона не закрыта – оттуда выдувал морозный ветер. Видимо, надо быть менее рассеянным в ночные перекуры. Сообразив кокон из остывшего одеяла с голыми ступнями по кафелю, я протопал к балкону, закрыв дверь. Продрожав, как собака, я не терял времени, поставив вскипать воду, и заново заполз на кровать к телефону. Время цыкало полдень понедельника. Сегодня я имел право никуда не выходить из квартиры, но выйти всё же пришлось бы: в свой единственный выходной я отсыпаю около трёх часов, ведь пассивное отношение к работе не требует много сил, чтобы выхватить пару кадров на старый цифровой фотоаппарат, купленный за бесценок на барахолке.