Поднялись на третий этаж.

– Раньше кабинет Феликса Эдмундовича находился на втором этаже, – взял на себя обязанности экскурсовода Крошкин. – Только враги ухитрились забросить в окно бомбу. Хорошо, что Феликс Эдмундович успел среагировать и спрятался в большом несгораемом сейфе в кабинете. Бомба взорвалась, всё посекло осколками, но товарищ Дзержинский спасся благодаря своей находчивости.

Я знал об этой истории, но кивнул, словно слышал её в первый раз. Поговаривают, что именно после неё Дзержинского стали называть Железным Феликсом. Но я не сомневался и в том, что это на самом деле был человек из стали. Иной на его месте таких успехов бы не добился.

Больно осознавать, что в девяностые толпа, охваченная какой-то безумной истерией, повалила памятник Феликсу Эдмундовичу на Лубянке. Честное слово, такого обращения он не заслужил.

Не берусь загадывать на будущее, но… может, мне хоть что-то удастся изменить к лучшему в будущей эпохе. Мы должны помнить и уважать всех своих героев. А Дзержинский был и остаётся героем. И останется таким на века!

За высокими лакированными дверями скрывалась приёмная. В ней сидел секретарь. Завидев нас, он вопросительно поднял голову.

– Вот, доставили товарища Быстрова, бывшего начальника рудановской милиции, – представил меня Девинталь. – Феликс Эдмундович должен нас ждать.

– Подождите минутку, товарищи, – поднялся секретарь. – Я доложу Феликсу Эдмундовичу. Он о вас уже спрашивал.

Мне снова стало лестно от таких слов… Эх, знали бы прежние коллеги из полиции, кто заинтересовался моей скромной личностью и пригласил к себе, – в жизни бы не поверили. Да что коллеги – я бы и сам подумал, что надо мной прикалываются.

И тем не менее, это вот-вот случится. У меня аж вся спина стала мокрой, а вот во рту почему-то поселилась вселенская засуха.

Такие вот климатические сюрпризы от организма.

Секретарь ненадолго скрылся за дверями кабинета. Вернувшись, вежливо произнёс:

– Проходите, товарищи. Феликс Эдмундович вас ждёт.

И улыбнулся, уступая дорогу.

Ноги стали ватными, в голове помутилось. Охренеть! Просто охренеть! Упасть и не встать!

С чувством лёгкого головокружения от фантастической ситуации я сделал шаг вперёд, чтобы увидеть живую легенду. Эх… да после такого даже умереть не страшно! Будет, что рассказать детям, внукам, правнукам и, надеюсь, праправнукам!

Прежде мне не доводилось здесь бывать, поэтому я с жадностью рассматривал обстановку, где не только трудился, но и дневал и ночевал товарищ Дзержинский. Да по сути жил, ибо для него это были синонимы. Он не просто работал, а отдавал всего себя делу, растворяясь в нём полностью.

Эх, нашим бы чиновникам – фанатическую работоспособность и фантастический аскетизм Феликса Эдмундовича! Но такие люди рождаются один на миллион.

Сам по себе кабинет не представлял чего-то из ряда вон выходящего. Обыкновенная комната, отнюдь не гигантских размеров. Основную часть занимал письменный стол – добротный, ещё дореволюционный, укрытый цветным сукном.

На столешнице стояли чернильные приборы, настольная лампа, массивный телефонный аппарат. Рядом примостилась стопочка книг, явно не художественных, и фотография в рамке – если не ошибаюсь, на ней был сын Феликса Эдмундовича, Ясик.

На расстоянии вытянутой руки от стола стояла этажерка с книгами и журналами. В углу – ширма, отделявшая личный уголок Дзержинского от рабочей зоны. За ширмой спрятались металлическая кровать, заправленная солдатским одеялом, и умывальник.

У окна расположились кресла для посетителей, несколько стульев и ещё один, совсем маленький столик. На нём был разложен какой-то чертёж.

Довольно скромно и, повторюсь, аскетично, даже по меркам двадцатых годов прошлого столетия. Похоже, Железного Феликса комфорт не интересовал априори.

Сам хозяин кабинета сидел за письменным столом и читал какие-то бумаги, но при виде нас отложил документы, поднялся, вышел навстречу и пожал руку каждому.

– Здравствуйте, товарищи!

На Дзержинском была гимнастёрка защитного цвета, солдатские штаны и хромовые сапоги. Широкий ремень подчёркивал узкую талию.

Мне был привычен ещё один образ рыцаря революции – в фуражке и распахнутой шинели, но сейчас было тепло, вдобавок мы находились в помещении.

Взгляд Феликса Эдмундовича остановился на мне. В нём сквозили любопытство с интересом.

– Товарищ Быстров…

– Так точно! – по-военному отрапортовал я.

– Очень рад. Слышал о вас, Георгий Олегович, много хорошего, причём от товарищей, которым можно доверять.

Я даже смутился. Охренеть… Сам Дзержинский меня похвалил и пожал руку. Да я после этого правую ладонь месяц мыть не буду!

Хотелось ущипнуть себя, убедиться, что не сплю. Фантастика… Просто фантастика!

– Спасибо, Феликс Эдмундович. Крайне польщён, – с трудом нашёл в себе силы хоть что-то сказать я, дабы не показаться букой.

– Это не вы меня благодарить должны, а мы – советская власть и органы правопорядка – вас! Побольше бы нам таких сотрудников, и с преступностью было бы покончено в сжатые строки, – окончательно добил меня Дзержинский.

Ну почему ему удаётся говорить так, что у тебя словно открывается второе дыхание и прорезаются крылья?! Уж на что я – старый циник и скептик, но даже моя защитная оболочка, привыкшая ничего не принимать на веру без доказательств, оказалась пробита всего парой фраз из уст Железного Феликса.

Я лишний раз убедился, как много значит человеческая харизма. А иначе и быть не могло – другой человек, окажись на месте Дзержинского, никогда бы не добился такого успеха.

– Товарищи Девинталь, Крошкин, больше вас не держу. Можете ступать по своим делам, – приказал Феликс Эдмундович.

– Есть! – Оба чекиста синхронно развернулись на каблуках и покинули кабинет.

– Ну, а с вами, товарищ Быстров, надо поговорить, если не возражаете…

– Какие могут быть возражения, товарищ Дзержинский! – удивился я.

Феликс Эдмундович указал рукой на одно из кресел.

– Присаживайтесь.

– Благодарю, – кивнул я.

Дзержинский вернулся за письменный стол.

Я поймал себя на мысли, что снова и снова продолжаю сравнивать реального Феликса Эдмундовича с образом, сыгранным в кино Михаилом Козаковым. Да, талантливый актёр попал практически в точку, сумев многое передать и во внешности, и в характере этой легендарной личности.

Однако кое-какие отличия всё же имелись. Михаила Михайловича толстяком не назовёшь при всём желании, скорее довольно стройным – но или камера традиционно полнит человека, или актёр не доводил себя до столь ярко выраженного изнеможения, однако при встрече сразу бросилась в глаза отнюдь не киношная худоба Дзержинского. Я бы даже назвал её страшной. Не человек, а тень человека. Кожа да кости. И только в глазах чувствовалась бешеная энергия, которой он славился. Силы духа в нём было на десятерых.

Я слышал, у рыцаря революции большие проблемы со здоровьем. Железный Феликс буквально сгорал с каждым днём. В общем-то, ничего удивительного: почти вся молодость прошла в застенках. И пусть некоторые идиоты моего времени считают, что царские тюрьмы и каторги – курорт, их бы самих туда, чтобы на собственной шкуре прочувствовали то, через что прошёл Дзержинский.

Господи, как же мало ему осталось жить… Каких-то четыре года! Скончается Железный Феликс в 1926-м. Эту дату я отчётливо помню, благодаря врезавшимся в память кадрам с уничтоженного памятника на Лубянке.

Можно ли как-то предотвратить или отсрочить его уход из жизни? Не уверен. Сомневаюсь, что Дзержинский, если и будет знать точный день смерти, станет что-то предпринимать по этому поводу. Не в его это характере. Меньше всего Железный Феликс думал о себе…

Все голодали, и он голодал. Известна история, как Дзержинский выбросил в окно оладьи, которые испекла ему сестра, потому что другие в это время умирали от голода.

Доводилось читать, что он и сам был в курсе, что ему осталось недолго, совершенно спокойно говорил на эту тему со своими друзьями, не боясь смерти. Так что, даже если бы я попробовал коснуться в разговоре здоровья Феликса Эдмундовича (хотя даже не представляю – как?), толку бы из этого не вышло.