– Ну как, погоди. – Таня припарковалась у обочину.

К ней не спеша подошел гаишник, представился. Она вышла из машины. Харитонов не слышал, о чем она толковал с гаишником, но догадывался.

– Все в порядке? – спросил Харитонов, когда они снова тронулись.

– Как обычно. Всем зарабатывать надо.

– Ты что-то нарушила?

– Так. Немного.

Беседа на время иссякла. Набиралась сил для продолжения.

Михаил, как и прежде, проживал на Спиридоновке в старом доме, который много лет собирались снести, но он, видимо, так крепко сросся с московскими пейзажами, что каждый раз снос и реконструкцию переносили на неопределенный срок. Машина Татьяны плавно затормозила около его подъезда, поворчала немножко и затихла.

– Быстро доехали. – Татьяна облегченно вздохнула.

– Может, поднимешься? У меня коньяк хороший есть…

– Харитонов, я за рулем. Ты неподражаем. Да и неудобно это.

– Удобно. Дома никого нет. Все мои на даче. Лето все-таки. Я вот один в Москве. Люблю июнь в городе. Всегда остаюсь.

– Тогда тем более неудобно.

– Ты о чем? – Михаил изобразил удивление, почти негодование.

– Это как будто по-воровски как-то…

– Встреча старых друзей. Что тут плохого?

– Ну ладно. Пригласил, так пошли. Но пить не буду. Потом машину тут оставлять, потом за ней возвращаться. Мороки слишком много. Чай, надеюсь, есть у тебя?

– Чай есть.

Они не выходили из машины. Чего-то не хватало для этого.

– Как папа, мама? – Рано или поздно это вопрос следовало задать, хотя ответ страшил.

– Давно умерли.

– Прости.

– Да не за что. Отболело. В девяностые в Москве часто не топили. Вот легкие матери и не выдержали. Эмфизема мучила ее долго. И замучила. А отец вскоре сгорел.

– Он же такой крепкий на вид.

– Да. Не хворал особо. Но, видимо, как его конструкторское бюро закрыли, смысл утратил. А я никогда его смыслом не был. Только мать. А твои как?

– Более-менее. Живут на даче в основном. Бодрятся.

– Привет им передавай. Вряд ли они меня помнят.

– Спрошу при случае.

Михаил рывком открыл тяжелую подъездную дверь, пропустил Татьяну вперед, и она сразу окунулась в просторную тишину родовых московских домов, где на лестничных клетках властвует эхо и голос мгновенно обретает звонкие дребезжащие обертоны. В этом гулком пространстве они быстро избавились от мешающих общаться условностей, и, виделось, еще чуть-чуть – и они возьмутся, как в детстве, за руки и с хохотом побегут вверх по лестнице, стараясь перепрыгнуть через одну, а то и через две ступеньки.

Михаил усадил свою гостью в комнате на диван, покрытый пледом уютного зеленоватого цвета, а сам поспешил на кухню. Таня с любопытством разглядывало убранство квартиры, в которой не была очень давно. Квартира выглядела чистенькой, рациональной, но при этом на всем ощущался налет какой-то принужденности, будто тот, кто поддерживал в ней порядок, делал это через силу. Есть ли в этом доме хозяйка? Таня не могла пока определенно ответить на этот почему-то вдруг очень разволновавший ее вопрос.

Михаил явился торжественно, неся перед собой широкий поднос, на котором красовалась длинная бутылка коньяка, чайник чая, одна рюмка, одна чашка, тарелка с кружочками лимона, шоколад, яблоки, разрезанные на дольки, и цельные зрелые груши. Все это он водрузил на небольшой столик, стоявший рядом с диваном, уселся рядом с Татьяной, с сознанием дела откупорил бутылку и разлил ее сверкающее, ароматно пахнущее содержимое в молчаливые и покорные стеклянные сосуды.

– Ты хозяйственный. – Таня улыбнулась стараниям друга.

Они чокнулись. Таня чашкой, Миша рюмкой.

– Как же ты изменилась. Все изменилось. Голос, взгляд, манеры. Рассказывай, как ты?

– Да все хорошо. Работаю в банке.

– Бизнес-леди, значит.

– Ну что-то типа того. – Она рассмеялась. – А ты?

– Я в цирке.

– В смысле?

– В цирке. Я клоун. В театральное поступать не стал, как уже говорил тебе. Поступил в цирковое. Там у отца друг работал. Теперь вот веселю людей по вечерам. Сегодня представления нет. Цирк на профилактику закрыли. Смешно! Нашествие тараканов! Аж по зрительским креслам бегают. Так что тараканы нам помогли встретиться. А то бы сейчас уж к выходу готовился.

– Это не слишком романтично. – Она рассмеялась.

«Итак. Он клоун. Вот это поворот. Как к этому относиться?» В юности ее сводила с ума повесть Белля «Глазами клоуна». Такой моногамный мужчина – идеал любой девушки. Но Мишель вряд ли такой. У артистов, она слышала, жизнь весьма распущенная по этой части.

– Я бы никогда не подумала, что ты станешь клоуном. Такой серьезный был мальчик.

– А ты что, считаешь, клоун не серьезная профессия? – Михаил улыбнулся.

– Я никогда не думала как-то об этом. Не было у меня знакомых клоунов.

– Все вы, женщины, одинаковы. Вот моя жена без конца твердит, что профессию надо менять. А как я ее поменяю? Это призвание.

– А кто твоя жена? – Таня взглянула на Михаила внимательно и грустно.

– Домохозяйка. Я о такой жене только и мечтал. Надо, чтобы дома было все в порядке. У меня же жизнь кочевая. Гастроли, поездки…

– Детишки есть?

– Нет. Но собираемся.

– Она моложе тебя?

– Да. На пятнадцать лет.

Михаил говорил все это уверенно, но с чуть неестественной интонацией, будто по заученному.

– Послушай. Я что ты делал там, на Смоленской?

Так интересно. Еду по кольцу. Вдруг смотрю – ты стоишь. Замер. Все идут, а ты замер.

– Странно, что ты меня узнала.

– Ничего странного. Я ведь влюблена в тебя была в школе. Да-да, не удивляйся. До меня самой это много позже дошло. Когда уехала уже. Без тебя – как без рук. Это же и есть любовь? Ну, детская, глупая. Но она остра. Ты вот меня не узнал. Это жалко. Жалко и обидно.

Ее потянуло на откровенность. Откровенность сейчас самое безопасное. Опасна двусмысленность.

Михаил смущенно отвел глаза. Отвечать на это было нечего. Его это ошарашило. Чтобы как-то заполнить паузу, встал, прошел в другой конец комнаты, включил магнитофон. В нем что скрипнуло, зажило, превратилось в ненавязчивую негромкую музыку.

Татьяна расслаблено откинулась к спинке дивана, положила ногу на ногу, смотря на Михаила печально, но в то же время цепко, изучающе.

– Ты мне так и не рассказал, что делал на Смоленской.

– Это невеселая история. У меня друг погиб ровно два года назад. Мы, его друзья, в этот день собираемся у его родителей помянуть Павла. Они живут там недалеко от Смоленской.

– А кто этот твой друг?

– Акробат. Блестящий акробат. Помнишь, два года назад в это время жуткая жара стояла? Мы тогда давали по два представления в день. Лето. Иностранцев, туристов много. Паша, он суперакробат был. Да вот партнер его… Пашка и рухнул прям из-под купола. Все бы ничего. Внизу полотно страховочное. Ты видела такие, наверное. Да у него сердце разорвалось в полете. Мгновенная смерть.

– Да. Все так страшно в нашей жизни. – Таня горько вздохнула. – Если сердце разорвалось, при чем тут партнер?

– Долго объяснять. Извини, что заставил тебя переживать из-за того, к чему ты не имеешь отношения. Давай о чем-нибудь другом. Расскажи о себе.

– Да нечего особо рассказывать. Живу, работаю. Был муж. Теперь нет. Характерами не сошлись. Не беда, в принципе. Будет еще муж. Какие наши годы! – Таня проговорила это ровно, без тени иронии.

– Не хочешь говорить – не надо.

– Почему не хочу. Я же говорю.

– Не то говоришь.

Михаил пересел совсем близко к Татьяне.

– Знаешь, о чем я думал на выпускном вечере в школе?

– Ну откуда же мне знать, Миша?

– Я думал, что самое страшное в моей жизни – это что тебя на нем нет и мы не станцуем вальс. Таня широко раскрыла глаза.

– Да ты что?

– Правда.

– Мне кажется, ты врешь. Специально все это придумал.

– Дело твое. Но моя мечта должна сбыться.

Михаил воодушевлено вскочил. Ринулся к какому-то ящику под магнитофоном, присел на корточки. Вскоре в его руках оказалась старая пластинка в бумажном конверте. Таня удивилась: