– Надолго к нам?

– Недели на три, а может на четыре.

– Если понравится, – настороженно добавила бабушка.

– В Москве работаете или уже на пенсии?

– Да пока работаем, – несколько растерянно продолжал отвечать дедушка.

– Кем?

Дедушка совсем опешил от допроса, а бабушка возмутилась:

– Нам сказали, у Вас по четыре гривны!?

– Точно! Только у меня! Дешевле нигде нет. И лучше! А то всем же надо море. Чтоб три шага прошёл и сразу в море упал. А у меня со двора какой вид на бухту! Какой воздух у меня! Чистый! Горный! Не то, что там внизу, на весь город вокзал воняет! И нас с женой весь город знает! Мы – порядочные люди! А сдают, знаете ли, всякие! Я – старый коммунист, и я этим горжусь! Теперь, знаете, на коммунистов сколько грязи вылили. А я Вам скажу – всё это неправда! Посмотрите, как теперь бандиты управляют! Хорошо стало? Лучше? То-то и оно, что нет!

– Что у Вас за условия, посмотреть можно? – прервала монолог бабушка.

– Пойдёмте, посмотрим. У меня всё на виду! Ко мне по многу лет подряд люди приезжают. Кто раз приедет, уже в других местах не останавливается…

Не умолкая, старичок зашёл к себе во двор, за ним решительно двинулась бабушка.

– Надо ж нам с человеком расплатиться, – робко показывая на Виктора, обратился к ней дедушка.

– Вот я ещё посмотрю, куда он нас привёл, потом расплачусь, – жёстко ответила ему супруга.

У дедушки сделался виноватый вид, Витя, похоже, внушал ему симпатию.

– Вы смотрите, смотрите, я подожду. Если что, отведу Вас в другое место. Или назад на вокзал, – примирительно сказал Виктор, – только тут хорошо, Вам понравится.

– Витёк подождёт, – изрёк со двора старикашка.

Виктор спокойно ждал у калитки, пока бабушка тщательно обследовала полагающуюся им комнату, туалет, умывальник и летний душ. Старичок-хозяин без умолку разглагольствовал, правда, побаиваясь бабушки и больше апеллируя к дедушке. Вышла полная, седая хозяйка со слащавой улыбкой, стала сюсюкать с Ниночкой, которая капризничала и требовала вести её на море, купаться. В конце концов, бабушка недовольно согласилась остаться. Дедушка с облегчением расплатился с Виктором.

– Спасибо Вам большое, – сказал он, с удовольствием пожимая ему руку.

– Вам спасибо. Хорошо Вам отдохнуть. Думаю, Вам в нашем городе понравится.

И, положив в карман плату, он решительно зашагал прочь.

– Военный, видно, человек, вон – какая выправка! – заметил дедушка, – был, наверно, матросом, а то и мичманом.

– Да только спился, – отрезала бабушка.

– Почему? Он не похож на пьяницу. Флот-то ведь развалился… – дедушка хотел, было, развить свою мысль дальше, но тут с критикой новых времен и восхвалением старых в разговор встрял неугомонный хозяин, закрывший калитку.

Виктор шёл к смотровой площадке. У него был очень острый слух, он все слышал. Он действительно был когда-то матросом. Был и мичманом. Был и морским офицером.

С моря к горам поднимался лёгкий ветерок.

У смотровой площадки Виктор задержался. Когда-то в другой жизни, жизни, которой будто и не было, впервые смотрел отсюда на бухту. Был здесь вместе с Галиной. Со своей Галиной. Которая нежданно-негаданно согласилась быть его женой. Тогда не прошло и месяца, как они расписались. Был второй день, как приехал сюда служить, впервые в офицерском звании. Пару месяцев назад окончил училище. У них ещё не было жилья. Пока сняли комнату у какой-то бабки, он весь первый день провёл на базе, Галина ждала его длинный вечер в кафе на набережной, много раз заказывая чай, денег было мало, очень много промотали в свадебном путешествии по Латвии и Эстонии. Но на следующие сутки он освободился рано, – командующий отдельной бригадой давал неделю на обустройство, затем предстояло выходить в плаванье, – Виктор прибежал к бабке и предложил погулять по городу. Галине кто-то сказал, что с горы прекрасный вид на бухту. Они заблудились среди кособоких дворов и домишек, свисающих над обрывом, и вдруг, случайно, вышли на эту площадку. Здесь она впервые за то время, что были в городе, расслабилась, оперлась на его плечо и улыбнулась. У него прямо всё тело задрожало от радости. Затрепетало, как листва акации и тополя, колыхавшаяся высоко над ними.

И что она сказала тогда!

– Как тут хорошо!

Была пауза. Галина сильней и сильней прижималась к нему. Он обнял её за плечи. И бухты-то не видел, не верил своему счастью. Но шелест огромных листьев навсегда остался в памяти.

И что она сказала ещё!

– Мы проживём тут долго. Очень долго. Может быть, всю жизнь!

Он забеспокоился. Это было первое назначение офицером. Он служил уже матросом в Баренцовом море. Мичманом на Тихом океане. Знал по своему детству, сколько раз может менять место жительства человек военный.

– Знаешь, – начал он робко, – офицерская доля такая, мы с тобой говорили, сегодня здесь, завтра там…

– Молчи, не говори ничего, – она закрыла ему рот кончиками пальцев, – я чувствую, мы проживём здесь долго! Молчи! Молчи!

И поцеловала его. Впервые сама поцеловала, а не безвольно ответила его губам. Виктор снова почувствовал, как дрожит. Отсюда всё начиналось! С этого момента всё пошло, как надо! Уже на следующее утро он получил ключи от служебной квартиры. И они прожили здесь столько долгих лет. Жизнь, которой как будто и не было.

Виктор понял – в уголках глаз слёзы. Он осторожно смахнул их. Обернулся, никто ли его не видел. И твёрдой маршевой походкой начал спускаться вниз.

– Здорово, Витёк! – был уже значительно ниже, когда позвали из бокового, пересекающегося переулка. Долговязый Серёга, Серый, как чаще всего к нему обращались, грубовато и неуклюже, гротескно аляповатым движением, словно в замедленной съёмке, махал рукой. Было ощущение, что он искренне рад видеть Виктора, и выражает ему глубокую товарищескую симпатию. С Серым были Феня и Гиндос.

Гиндос всегда крутился рядом с Серым. Он никогда нигде не работал, имел инвалидность в психоневрологическом диспансере. С мозгами у Гиндоса было очень худо, но он слушал всё, что бы ни говорил Серый, они пили чаще всего на его пенсию, или на то, что сорокалетний Гиндос выпрашивал у своей престарелой матери, которая сдавала халупу близко от берега.

История Фени была чем-то похожа на историю Виктора. Он был когда-то механиком на рыболовецком траулере, у него были жена и две дочери, квартира недалеко от вокзала. С женой они не ладили, Феня пил, а когда Союз рухнул, и стали задерживать зарплату, семья впала в нищету, стал пить только сильнее, затем его поймали на краже. Кража была ничтожной, смехотворной по тем временам, он выносил в двух хозяйственных сумках рыбу, чтобы жена продала на рынке, в этот период весь комбинат, в большом и малом раскрадывали по частям. Феня, тогда ещё Валера, таскал ничтожную часть улова регулярно и за кражу это не считал. Не верил, что осудят, даже не попробовал откупиться, в суде не признавал вину, говорил – все так делают, ругал начальство комбината. В итоге за две сумки рыбы поехал на пару лет в колонию. Жена с ним развелась, выписала его из квартиры, когда вернулся у него в доме жил азербайджанец, который за это время стал одним из заправил на центральном рынке. К слову сказать, он хорошо содержал не только бывшую жену Фени, но и его дочерей, несмотря на то, что у него была своя семья и человек пять детей где-то в Ленкорани, старший из которых уже присматривал на рынке за мясным павильоном. Новый сожитель бывшей жены вначале предлагал Фене снять квартиру, устроить грузчиком, потом периодически давал мелкие деньги. Пользы от Фени на шарашках было мало, у него сильно дрожали руки, он и ходил-то, едва держась на ногах, поэтому, когда финансы у Серого иссякали, тот кричал на Феню: «Иди к своему хачику».

Но больше всего Феню добило, что его не захотели видеть дочки, которых очень любил. Бывшая жена сильно не чуралась, даже где-то жалела и, наверное, отчасти – мучилась совестью. В дом, конечно, не пускала, но, встретив на улице, не отворачивалась. Хоть денег и не давала, справедливо полагая, что он их пропьёт, но всегда предлагала накормить, совала в руки какие-то продукты, уговаривала Феню уехать к братьям под Вологду. А обе дочери делали вид, что не знают Феню, и издали, завидев его, сразу пытались скрыться.