Все эти противоречивые процессы, но особенно национальные движения, к рубежу ХIХ–XX веков существенно ослабили, сделали все более хрупкой всю политическую систему австро-венгерского дуализма. Австрийские и венгерские либералы, служившие основной опорой Австро-Венгрии, по ряду причин оказались неспосбы решить усилившиеся национальные противоречия в многонациональной монархии. Национальные движения и кризисные явления всё больше меняли ментальность и системные ценности, которые в итоге привели к краху всей монархии. На передний план всё больше выдвигались национальные идеи, национальные приоритеты и устремления отдельных национальных групп Тем самым Восточно-Центральная Европа, её народы также встали на путь, уже ранее пройденный Западной Европой, на путь создания самостоятельных национальных государств. Этот процесс продолжался вплоть до конца ХХ века.

Возвращаясь к историческому опыту Венгрии и народов населявших Австро-Венгрескую монархию, стоит обратиться к некоторым констатациям крупнейшего исследователя П. Ханака, который в начале 90-х годов ХХ века писал: «Не принесли решения и „наднациональное” правление неоабсолютистской власти, и даже законы, установленные в свете австро-венгерского соглашения 1867 г. Венгерский закон о национальностях 1868 года отличался либеральным духом и, вероятно, в случае меньшего национальных меньшинств оказался бы эффективным. Однако на территории страны и монархии в целом, большинство составляли не немцы и венгры, а такие исторически сложившиеся нации, как поляки, чехи, италянцы, хорваты, а также молодые, развивающиеся нации – словаки, румыны, сербы и словенцы». Далее, реагируя на утверждение отдельных историков – противников дуализма – из сопредельных стран, считавших, что ошибка властей монархии состояла в «насильственной» ассимиляции, в мадьяризации, он отмечает: «Такое объяснение справедливо лишь отчасти. Объективное историческое сравнение свидеьельствует о том, что мадьяризация ничем не отличалась от тогдашних русификации, германизации или более поздних полонизации, румынизации и т. д., а в большинстве случаев была даже мягче последних. Ассимиляция в Венгрии была, по сути дела, спонтанной и проявилась в основном в быстром овенгеривании немцев (Ungardeutschen), евреев и лишь некомпактно расселенных словаков; эти национальности составляли 90% мадьяризированного населения»28. Далее ученый делает вывод, что не столько процессы ассимиляции, сколько характерный для региона рост различного национализма, сложные процессы роста национального самосознания, стремление к национальной самоидентификации и созданию собственных национальных государственных образований привели к развалу монархии.

Таким образом, к началу XX века заметно ускорился процесс атомизации Австро-Венгрии как крупнейшей многонациональной державы, на существовании которой зиждилась сама идея центральноевропейской идентичности. В первую очередь именно вследствие нерешенности национальной проблемы и появления другого определяющего фактора идентификации – потребности в национально-государтсвенной идентичности – монархия начала трещать по всем швам и в конце Первой мировой войны произошел ее распад. Необходимл, однако, дополнить характеристику отмеченного явления: образованные на развалинах монархии новые «национальные» государства Центральной и Юго-Восточной Европы, являлись, как уже упоминалось выше, также многонациональными, которые по словам того же Ханака, «стали таким же образом подавлять собственные меньшинства»29. Поэтому не удивительно, что этот процесс на новом историческом витке развития имел продолжение и в наши дни ознаменовался новым распадом таких многонациональных стран – наследниц бывшей монархии Габсбургов, как Югославия и Чехословакия.

Историческое развитие, как это вытекает из выше сказанного, показало, что национальная идентичность, как правило, оказывается сильнее, нежели чувство общности с соседними, пусть даже родственными народами. В итоге Австро-Венгерская монархия номинально была расколота на национальные составляющие. В конце Первой мировой войны великие европейские державы, руководствуясь своими интересами, пошли на создание в регионе системы малых национальных государств, пренебрегая при этом этническими границами. Если не касаться здесь германского этнонационального компонента, а взять, к примеру, одно лишь венгерское составляющее расформированной Австро-Венгрии, то венгры как отдельная нация, оказалась разделенными между разными государствами. На основании переписи населения 1910 г. (без учета Хорватии) можно определить, что на территории, отделенной от Венгерского королевства по Трианонскому договору (1920 г.), и вошедшей в состав сопредельных национальных государств оказалось более треть этнических венгров (в Австрии – 26 тыс., Чехословакии —1 миллион 72 тыс., в Югославии – 465 тыс., в Румынии – 1 млн. 664 тыс.)30. Разумеется, кроме венгров в этих странах проживало также не мало представителей других национальных меньшинств.

Такая ситуация в постверсальской Центральной Европе на много осложняла развитие дальнейших взаимоотношений между различными народами, посеяв в регионе новые зерна национальных противоречий. Поскольку границы государств и этносов в новых условиях практически не сопадали утверждение единого национального сознания, единой национальной идентичности для всего населения новых государств оставалось проблематичным, отношения между сопредельными государствами в этом историческом регионе строились не на единениии и взаимопонимании, а на взаимном недоверии. Следовательно, территориальная или региональная общность Восточно-Центральной Европы оказалась слабой, что ослабляло суверенитет и самостоятельность всего центральноевропейского региона Для политических элит новые национальные суверенитеты были важнее регионального единства, и организующей силой во всем регионе стал национализм, базирующийся на языково-культурной идентификации. «Версальская система не считалась с тем, что искусственное сформированные национальные организмы врезались также в иноэтнические пространства, … перекройку региона, базирующуюся на территориальных обидах, считали окончательной, – отмечает в этой связи П. Милетич. – Миротворцы не считались с традиционными угрозами для центральноевропейского пространства (особенно для восточно-центральноевропейского), они исходили из того, что оттеснение влияния Германии и России будет продолжительным»31. Вполне обоснованно указывал в этой связи П. Ханак, что не только «с точки зрения искромсанной Венгриии, но и с точки зрения всего региона Центральной Европы» было недальновидным расчленить «центральноевропейскую монархию на шесть враждебных друг другу и внутренне разобщенных малых государств», которые впоследствии «стали легкой добычей для сильной и целеустремленной державы»32.

Кстати, сам фюрер, глядя на созданные Версальской системой в регионе национальные государства и опираясь именно на национальную идею, счёл возможным приступить к установлению на этнической основе «полного германского единства»33, а затем на макрорегиональном уровне также к интеграции всей Центральной Европы под эгидой Германии34. Для реализации этих целей он использовал модернизированный германский вариант плана «Миттель-Европы», полагая, что именно Германия, находясь в центре Европы, призвана объединить весь регион, используя противоречия между Западом и Востоком. Нацелив окрепшую после Первой мировой войны германскую политику на сотрудничество с советской державой («пакт Молотова-Риббентропа»), он первым делом использовал ситуацию против победителей в Первой мировой войне.