Кстати, в данном случае адреса в деревне практически не нужны. Они необходимы для квази-городского пространства – деревенской двухэтажки (Богданова, 2006). В качестве примера приведу два частных объявления, которые были вывешены на магазине. В первом из них говорится о приеме ягод и грибов. В этом объявлении оговариваются лишь условия приема и написана фамилия приемщицы. Предполагается, что все в курсе того, где она живет. Второе объявление предлагает частные услуги по подшиву валенок. Валеночный мастер живет в единственной в деревне двухэтажке, где расположено шестнадцать квартир. В этом объявлении указан лишь адрес, без фамилии мастера.21

Здесь же хочется отметить особенности социального пространства деревни, специфицирующие ее. Во-первых, деревенское пространство «одомашнено», оно оказывается проницаемым и открытым в двух направлениях – «из дома вовне» и, наоборот, «снаружи в дом». Так, можно подробно описать и проанализировать, как прозрачно организован деревенский дом и подворье в исследуемой нами деревне, открыты двери и не занавешены окна, позволяющие взгляду проникать в, казалось бы, «глубоко приватное». Мне представляется более важным, что открытость не только воплощена в организации пространства, но постоянно воспроизводится в социальных отношениях. В качестве примера мне хочется привести практику пользования телефоном. Телефон в деревне – это своего рода роскошь. Если раньше телефоны были практически во всех домах, то с подорожанием услуг связи от домашних телефонов стали отказываться. И сейчас телефонов в деревне осталось немного. При этом ими все-таки активно пользуются. Возможности для этого – телефоны соседей и друзей или общественный телефон на почте. Мы наблюдали, как приватные телефонные разговоры, скажем, разговор с сыном, который учится в райцентре, или разговор с женихом из другого населенного пункта, ведутся публично. При этом такая ситуация отнюдь не напоминает приватные разговоры по мобильному телефону в городе, когда говорящий, находясь в толпе, как бы создает вокруг себя границу, непроницаемую стену, где он защищен собственной анонимностью. В деревне же окружение, так или иначе, вовлекается в разговор – тут же передаются и оцениваются новости, раздаются советы и пр. Все вокруг становятся активными участниками беседы, границы приватности раздвигаются и агентов социального (в данном случае семейного) взаимодействия становится действительно много. Вся деревня становится площадкой приватного, тем самым расширяя концепцию дома до размеров всей деревни. Другое свидетельство «одомашнивания» пространства деревни – практика одеваться. Выход за пределы дома вовсе не означает смену одежды. Летом, ког да не требуется верхняя одежда, в магазин вполне возможно выйти в домашнем халате, трико и даже в тапочках.

Вторая особенность пространства деревни, безусловно связанная с первой, – это особые режимы публичности. «Одомашненность» и открытость пространства отнюдь не означает отсутствие публичных мест. Они, конечно же, есть, более того, без них не существовала бы деревня как некое сообщество. При этом, я полагаю, что в ситуации деревни вообще сложно говорить о четком разграничении публичного и приватного, ибо границы между этими пространствами зыбки и подвижны, с ними происходят некие метаморфозы – они сосуществуют и в разных ситуациях или, скажем, в разное время суток «превращаются», сменяют друг друга. Примером может служить импровизированная деревенская «центральная площадь», «пятачок», расположенный в центре деревни и ограниченный с одной стороны магазином, с другой – упомянутой выше двухэтажкой. Это пространство одновременно может быть и приватным, и публичным. С одной стороны, это публичное пространство. Здесь встречаются жители деревни не только с целью покупок, но и для того, чтобы что-то обсудить, обменяться информацией и пр. В частности, здесь вывешиваются официальные и частные объявления. Вечерами здесь прогуливается принарядившаяся молодежь. В то же время эта площадка – приватное или приватно-публичное пространство. Здесь стирают и сушат белье, собирают созревшие огурцы на крошечном, захваченном под огородик пространстве под окнами дома, выходят «в исподнем», чтобы покурить, и прочее.

Справедливости ради следует заметить, что приватное и публичное сосуществуют и сменяют друг друга не всегда мирно. Пример тому – «темная» история единственного деревенского кафе, которое просуществовало недолго, не более полугода. Согласно одной из многочисленных версий, причина его закрытия – «разговоры»: «Вечером люди посидят в кафе, пообщаются. А на утро уже идут разговоры, кто с кем там был, что пили, о чем говорили…» Получается, что в данном случае произошло столкновение в общем-то анонимной практики публичного времяпрепровождения и неанонимностью, прозрачностью деревенского пространства в принципе. Одновременные приватные и публичные отношения, неопределенность статуса места привели к конфликту.

Подобная специфика деревенского пространства вызвана, прежде всего, тем фактом, что деревня – это малое поселение, где, как я уже писала выше, «все на виду» и «все друг друга знают». И такое знание почти «тотально». Очевидно, ситуация может трансформироваться с изменением структурных условий и преодолением «укорененности», что может расширить жизненные проекты, ранее воплощаемые исключительно в рамках одной локальности. Возможность жить в одном месте, учиться и работать в другом, отдыхать в третьем и так далее, появление новых жителей деревни с иным статусом (дачники) и пр. – все это будет способствовать «перезагрузке», иной организации социального пространства деревни, преодолению его прозрачности и неанонимности.

Я полагаю, что убедительное свидетельство современной трансформации социальных смыслов и субъектности деревни – кризис ее определений. Приведу в пример одно из многих определений, в котором предпринимаются попытки так или иначе зафиксировать характерные черты деревни:

«Сейчас определение (деревни) должно отражать следующие черты – характер семейных производственных единиц, «традиционное» сельское хозяйство как основное занятие, жизнь в составе небольших сельских обществ, включенность в особые общественные отношения, связанные с подчиненным положением крестьянства в обществе – т.е. особая социальная организация, а также экономические, политические и культурные черты. (…) А также преемственность в характерных моделях социального воспроизводства» (Виноградский, 1996:62).

Определению более десяти лет. И за это время практически все характеристики исчерпали себя и ныне уже не работают. Так, деревня постепенно перестает быть исключительно и даже преимущественно сельскохозяйственным поселением – сельскохозяйственные предприятия закрываются или переориентируются; в случае, если появляются альтернативные возможности заработка, упраздняются или сокращаются и приусадебные хозяйства. Изменяется концепция сельской семьи, и она уже очевидно не «производственная единица». В связи с «перекройкой» жизненных сценариев сельских жителей границы их жизненного пространства расширяются, выходят за пределы локальности и «небольших сельских обществ». И, пожалуй, самая значимая трансформация – это разрушение механизма преемственности и социального воспроизводства в деревне. Дети крестьянина или, скажем, работника совхоза объективно уже не будут ни крестьянами, ни даже сельхозработниками прежде всего из-за изменений структурных условий. Их образ и стиль жизни уже значительно отличается от родительских. При этом ретрансляция, передача «сакрального знания» о работе на земле практически прервалась: в рамках семьи она не производится, среди прочего и из-за стремления родителей к «лучшей доли» для детей; а уроки труда в школе не в состоянии в полной мере реализовать функцию ретрансляции.

Итак, деревня умерла? Да здравствует деревня! Пережив непростой кризис, ныне она обретает новые социальные смыслы, и свидетельство тому – попытка переопределить представления о сельскости в постмодернистской логике «само-экзотизирования», через поиск отличных, уникальных характеристик, когда начинается некая комбинаторная игра, жонглирование смыслами, актуальными для определенных контекстов. Согласно нашему исследованию, сейчас под сельскостью понимается прежде всего «природность».