— Озомбачка возможна, — объясняю я бригадиру общеизвестную истину, — только если головной мозг сохранен или повреждён не более, чем на десять процентов. Иначе никакого возрождения не получится. Ведь стопроцентно регенерировать способно только тело, а мозг слишком сложный для этого орган.

Агеева испуганно охает и опускает пистолет.

— Я не подумала, — виновато говорит она.

— Да на кой чёрт их вообще зомбачить? — отвечает бригадир. — Они все подлежат ликвидации как нарушители инфернального перемирия.

— Нет, — отрезаю я. — Их драку надо было остановить. Нарушителей наказать. Это мы сделали. Но теперь всех тех, кого можно вернуть к жизни, необходимо спасти. Свою кару за преступление они уже получили. Смертью исправить ничего нельзя. Исправлять ошибки могут только живые. И только живые могут убедить живых, что нарушать инфернальное перемирие нельзя. Мертвецы бесполезны. Казнь замечают лишь в мирное время, а на войне она не видна. Ведь у смерти в бою и казни результат один и тот же — труп. Идёт война, и трупов очень много. Поэтому на смерть от казни никто не обратит ни малейшего внимания. Никто ничего не поймёт, и нарушения инфернальных перемирий будут продолжаться. Но зомбаки смогут объяснить, что так делать нельзя, потому что будет больно и страшно как сами нарушителям, так и другим людям.

Бригадир смеётся.

— Придёт же в голову такая чушь, — презрительно говорит ему первый зам.

— Да ладно тебе, — с добродушным снисхождением отвечает бригадир, — у девчонки это ведь первые трупы в жизни. Вот и заистерила. После первого раза у всех людей истерики бывают: кто орёт, кто блюёт, кто в небо палить начинает. Ничего, сейчас мы ей стопаря нальём, в хороший ночной клуб на мужской стриптиз сводим, — очувствуется. Привыкнет. — И цыкает на Ленку: — Чего застыла, Агеева? Добивай эту падаль и вызови чистильщиков, пусть жмуров уберут. А некромансеры тут и на хрен не нужны.

У меня в груди как будто граната взрывается, такая захлёстывает ярость. Осколки тупого, сковывавшего тело напряжения разлетаются во все стороны, безнадёжное оцепенение исчезает без следа, сразу всё становится легко и понятно. Я всаживаю короткую очередь бригадиру в живот. Броники у нас хорошие, но с двух метров АКС прошивает его как бумажный лист. Ещё по очереди в брюхо замам.

— Вам и теперь некромансеры не нужны? — спрашиваю я.

Бригадир смотрит на меня с ужасом и неверием в происходящее. А я впервые со дня службы в наказательном подразделении вижу его самого, — раньше он был лишь безликой фигурой в камуфляжке. Симпатичный башкир лет тридцати с весёлыми глазами цвета гречишного мёда. Но сейчас в них только страх и боль обречённого на напрасную смерть людя. Рядом корчатся его замы, светловолосый голубоглазый оборотень лет двадцати восьми и сорокалетний тёмно-рыжий человек с карими глазами. На их лицах та же смертная мука, что и у дворовиков.

— Агеева, — негромко, но твёрдо приказываю я, — вызывай некромансеров. И наших, и дворовых. Работы сегодня хватит им всем. Чистильщиков тоже вызывай. Логинов, Суюркулов, аккуратно добейте всех раненых. Начальство тоже, нечего им зря мучиться. Остальным наладить автотранспортный портал с четырьмя входами.

Придавленные невероятностью происходящего, бойцы подчиняются.

Через десять минут появляются некромансеры. Одеты они в форму по образцу врачей «скорой помощи». Шустро погрузили пригодных к возрождению мертвецов по реанимационным спецмашинам и понеслись в город. Уже не через портал, такой расход магии Троедворье позволить себе не может, а по шоссейке. Прочими трупами, равно как и ликвидацией других последствий боя, занялись чистильщики.

Мне в затылок упирается пистолетный ствол.

— Оружие на землю, — приказывает Логинов. Агеева и Суюркулов держат меня под прицелами АКС. Одно лишнее движение, и я стану куском мяса, которому никакая озомбачка не поможет. Я бросаю автомат на асфальт, вслед за ним — ножи, пистолет, талисманы и прочие убивальные приспособления. Логинов сковывает мне запястья наручниками. Тычком пистолета направляет к нашему фургону. Там есть загородка для перевозки особо важных преступников, которых не доверяют обычному трибунальному конвою.

Маленькая арестантская комната при Судебном зале Совета Равновесия обставлена предельно скупо: литая тёмно-зелёная кушетка из прочного пластика — ножки вцементированы в пол, и плоский белый плафон на высоченном потолке. Больше ничего нет, одни голые бетонные стены.

Через полчаса начнётся трибунал. Страшно мне так, что ломит кости и мутится в глазах. Приговор возможен только один — пуля в затылок. Я скрючиваюсь в клубочек на кушетке и тихо вою от безнадёжности. Я не хочу умирать! Жить, как же я хочу жить!

А придётся умереть. Просить о снисхождении я не буду.

Не смогу.

Щёлкает замок, я в страхе соскакиваю с кушетки — это за мной.

В камеру входят Вероника и Беркутова. Под ручку. Да они ведь подружиться успели! Не хилая компания. Объединить тёмного и светлого может только инферно — тогда сразу становится не до идеологических распрей. Но во всём волшебном мире нет ничего такого, что могло бы объединить старшего ранговика и вампира. И, тем не менее, они подружились.

— Хорса, у нас мало времени, — говорит Беркутова. — Сейчас начнётся заседание. Я подала заявление о замене. И прошу тебя — не отказывай мне в этом праве. Люцин правду сказал: если тебе отдают жизнь, отвергать её нельзя. Это слишком жестоко.

— Людмила Николаевна, вы в курсе, что я наказательница?

— А я — убийца собственных детей, — говорит магиня.

Ответить мне нечего, потому что это правда. Но и принять её жертву тоже не могу. Неправильно это.

— Ты должна согласиться, — сказала Вероника. — Я тоже подала заявку. У трибунала будет выбор.

— Ты? Но почему? — только и могу выговорить я.

— Должок за мной, начертательница, — объясняет вампирка. — За путь Света.

— Была начертательница, а стала палачка.

— Чакра у тебя по-прежнему начертательская, — ответила Вероника. — А что касается твоей службы в наказательном подразделении, то не вампирам этим брезговать. Мы ведь были созданы именно для них, потому что Великим Решателям, которые правили одним из сильнейших государств того времени и творили всех стихийников, нужна была сила, которая позволила бы держать их под контролем. Да и волшебников мелкого и среднего калибра тоже. Так и появились вампиры — самая совершенная из волшебных рас, и естественных, и искусственных. И самая послушная. Великие Решатели, создавая нас, надёжно подстраховались.

— Жажда? — поняла я.

— Да. Если умело за неё потянуть, с вампиром можно сделать очень многое.

— Хорса, — сказала Беркутова, — клянусь Тьмой (на ладони у неё сверкнула «роза»), что если ты откажешься от замены, я всё равно убью себя в час твоей казни.

— Клянусь в том же Всеобщей Кровью, — сказала Вероника, и глаза у неё полыхнули багровым светом: «алое слово» было дано и принято к исполнению.

— Но почему? — не понимала я.

— К твоим ногам, начертательница пути, — ответила Беркутова, — многие будут бросать жизни — и свои, и чужие. Ты ведь знаешь обычай волшебного мира и закон Генерального кодекса: «Дом вассала принадлежит его сюзерену». То есть и родственники, и вассалы вассала. Так что, Хорса, пока ещё есть время, подумай, куда ты поведёшь людей, какой путь начертишь.

Меня пробрала дрожь.

Не бывать такому!

— От природы никуда не денешься, — усмехнулась Вероника. — Кто-то рожается вождём, кто-то в него мутирует, но результат один и тот же.

— Нет, — сказала я. — Не хочу.

— А тебя и спрашивать никто не будет, — ответила она. — Была бы, как все от тебя и требовали, тихой, скромной и послушной, ничего бы не случилось. Но ты по собственной воле взошла на запретные тропы, больше того, взялась чертить новые пути. Так вот теперь и веди по своим тропам всех тех, кто на них взойдёт.

Вампирка и магиня ушли. Явился конвой. Но теперь на суде я молчать не буду. Мне у смерти две жизни вырвать надо.