Широкоплечий человек положил на кассовый прилавок две аккуратно свернутые и запечатанные футболки. Они тоже были черными. Напечатанные на футболках рисунки видны не были, если были вообще.
– Девочка одна делала, хотела в серию пустить, но не вышло. – Широкоплечий человек осторожно погладил одну из запечатанных футболок, словно поминая ее автора. – В итоге нам все права передала, но пока рука как-то не поднимается, если честно.
Я смотрел на запакованные в прозрачные конверты футболки, не находя никакого подвоха в том, что их предложили именно мне. Девушка-кассир усердно терла тряпкой пол.
– Давай распечатаем, если сомневаешься, все равно не видно ничего, – предложил широкоплечий человек, видя мое замешательство. Я взял одну из запечатанных футболок и рассмотрел с разных сторон, но не увидел ничего, кроме черноты.
– Ты не бойся, они с принтами, просто рукавами внутрь свернуты, – улыбнулся мне широкоплечий человек. – Давай открою, полюбуешься.
Глядя на слегка искаженную прозрачной оболочкой материю, я вспомнил сцену из детства. У меня кто-то был в гостях, родители достали мешок, до отказа набитый маленькими деревянными бочками. На обоих донышках каждого бочонка были цифры, или одна, или две.
– А сколько стоят? – спросил я.
Широкоплечий человек удивленно улыбнулся, но честно ответил. У меня не было никаких ожиданий, поэтому озвученные им цены ни с чем не совпали. Девушка-кассир перестала тереть пол.
– Давайте обе, – сказал я, засовывая руку в карман.
– Что, не глядя? – усмехнулся человек с широкими плечами. – А вдруг не понравится?
Я слегка улыбнулся ему в ответ и объяснил, что живу слишком далеко отсюда, поэтому лететь возвращать футболки мне будет лень. Широкоплечий человек покрутил головой и деловито защелкал кнопками черной машинки с экраном. Когда я выходил, девушка-кассир молча посмотрела мне вслед.
Следующим утром я встал раньше, чем было нужно, и проторчал в аэропорте лишних два часа. В самолете время от времени прикладывался лбом к спинке кресла передо мной. Оказавшись дома, лег на кровать в одежде и надолго закрыл глаза. Когда мне надоело лежать, за окном уже был вечер. Я сходил в душ, мылся недолго, поскольку бойлер за время моего отсутствия пристрастился к невинным шалостям и сохранил температуру воды на том уровне, какого она достигла в прошлый раз, когда я задержался в ванной перед вылетом. Тщательно стерев полотенцем все, с чем не успела справиться вода, заглянул на кухню, отыскал в холодильнике замороженную горсть шарообразных бело-серых телец, включил плиту. Заглушив все низменные потуги, вернулся в спальню и расстегнул походный рюкзак.
Проданная мне парнем с табличкой футболка обхватила мой торс так же надежно и свободно, как и в примерочной. Я посмотрел на себя в зеркало и повторно убедился, что не зря заглянул в тот отдел на третьем этаже. Потом снова взглянул на рюкзак, распахнувший зев с мелкими зубами. В нем по-прежнему лежали две совсем не знакомые мне вещи. Я развернулся и посмотрел в окно. Там было гораздо темнее, чем минут десять назад.
Подойдя к рюкзаку, запустил туда руку и наугад вытащил один из прозрачных конвертов. Незнакомая футболка лежала в нем подобно от всей души раздавленному эмбриону. Я порвал обертку и пощупал терпкую черную ткань. Было приятно и, разумеется, волнительно. Оставив обертку на столе, я снова подошел к зеркалу и, замерев, расправил футболку.
В зеркале отразился нарисованный на футболке череп. Он был изображен в профиль, поэтому воззрился на меня единственной глазницей. Я поднял футболку выше, случайно коснувшись ее воротом кадыка. Череп на футболке явно принадлежал кому-то, кого больше не было с нами на нашей грешной планете. Меня так заворожило невыносимо точно переданное отчаяние, застывшее в немо распахнутой пасти и в пустой глазнице, которая, казалось бы, вообще ничего не могла выражать, что я даже не понял сразу, чья кожа когда-то обтягивала навеки замолкшую кость, хотя прекрасно это знал. Никаких анатомических вольностей автор рисунка не допустил, на меня косился череп вымершего существа, по поводу которого долгие годы спорили мужья в белых халатах и продолжали до сих пор. Мелкие зубы стройным рядом свисали с кромки верхней челюсти, точно такой же ряд слегка возвышался над откинутой как на шарнире нижней. Помимо глазницы, в черепе были и другие отверстия, но в них не было совсем ничего, ни отчаянья, ни торжества. Прижав футболку к груди, я осторожно провел по ней пальцами, будто искатель прошлого, откопавший изображенную на ткани историческую реликвию в песках никому больше не нужной пустыни. Сняв с себя футболку, проданную парнем с табличкой на груди, я облачился в распакованную. Череп лег на грудь уверенно, став еще правдоподобнее. Мое сердце оказалось примерно между разведенными челюстями. Я повернулся к рюкзаку, в нем оставался еще один сверток с неизвестным мне содержимым. Вынув и порвав хрустящий прозрачный глянец, я расправил футболку. Сначала долго смотрел на нее, потом приложил ее к себе и взглянул на себя в зеркало.
Вторая футболка оказалась такой же черной и непроницаемой, как и первая. Отличалась она только рисунком.
На ней был изображен точно такой же череп, как и на первой, только зеркально отраженный, поэтому, когда я ее надел, между разведенными челюстями оказалось то место, где у меня никакого сердца не было.
Начались будни и вдумчивые воспоминания об отпуске. Проезжая как-то раз мимо одного знакомого заведения, я вспомнил, что не был в нем очень давно, а также – что ни разу не был там один. Дождавшись выходного, я на всякий случай еще раз внимательно прислушался к внутреннему облаку. Когда наступил вечер, вынул из шкафа новую футболку, ту, которую продал мне парень с табличкой на груди, надел, посмотрел в зеркало, облачился во все остальное и вышел на улицу. Замерзший снег капризно отторгал подошвы летних кроссовок, но я сумел ни разу не упасть. На автобусной остановке мне встретились усталые хмурые люди, возвращавшиеся откуда-то домой. Я подумал про себя, что не могу провести этот вечер так же, как они. Подъехал троллейбус и распахнул свои створки, ни к чему меня не принуждая. Люди остались, а я шагнул вперед.
Вид заведений подобного толка всегда пугал меня тем сильнее, чем больше рядом с ними было припарковано машин, но в этот раз я разглядел на снегу только ребристые следы, свидетельствующие о том, что кому-то лень было добираться сюда на троллейбусе. Внутри совсем негромко играла музыка, никто не курил у входа. Я прислушался к сердцебиению, ничего не понял и вошел. У стойки гардероба, как и раньше, миролюбиво дежурила пожилая женщина, в проходе отрешенно зияла фигура охранника, который как будто совершенно точно успел понять, что зря пришел сегодня. Я обменял куртку на кусок пластмассы с двумя цифрами, на пару мгновений задержался рядом с охранником и вошел в зал.
В зале было не слишком светло, как и всегда. На танцевальной площадке кривлялась пара подвыпивших людей. Никакого подобия оккупировавшей барную стойку толпы не было, я даже не понял, хорошо это или не очень. Бармены работали слаженно, но вполсилы. Я прошел мимо заранее забронированных или просто вовремя занятых столов и стал искать, куда сесть. Стойка в баре была П-образной, вместо отсутствующей четвертой стороны была стена с прикрытым занавеской дверным проемом, из-за занавески доносилось шипение и редкий лязг посуды. Я сел напротив занавешенного проема и осмотрелся. Справа от меня беседовали двое уже изрядно расслабившихся мужчин. Слева веселилась небольшая компания, изредка досаждая мне и барменам громким смехом. Рядом со мной был чей-то почти полный стакан. Один из барменов заметил меня как раз в тот момент, когда я поднял руку, чтобы привлечь его внимание; обслужив смешливых посетителей, бармен подошел, я попросил меню. Бармен дал мне тонкую широкую книжку с кожаной обложкой, чему я даже немного удивился, поскольку уже не раз видел здесь напечатанные на принтере темно-бордовые листы. Зачеркнутые строчки, правда, в книжке нашлись все равно. Я принялся выискивать незнакомые названия. Во всем баре пока что не было ни одной вещи, ради которой я мог бы сюда прийти.
