Я рассказала всё, не упомянула только посещение магазина готового платья: подумалось, что неудача с покупкой зачарованной одежды может расстроить Рене, хотя… Его-то, в отличие от меня, нагота не смущала нисколько, либо он так умело изображал наплевательское отношение.

– У меня всего два объяснения, как это могло произойти, – подвела черту я внимательно слушавшему сычу. – И безумное, огромное желание попробовать ещё раз… Тише, тише, малыш, я же не сказала, что возьмусь за эксперименты прямо сейчас!

Рене завозился, царапая коготками сквозь ткань, заклекотал, клюнул обтянутое платьем колено. Я постаралась успокоить разбушевавшуюся птичку. Узнать, куда он носился, пока меня не было, предстояло ещё не скоро, но добавлять ему новых волнений я не собиралась. Сама-то до сих пор слишком взбудоражена, а кровь холодят остатки пережитого страха: за реакцию домочадцев я очень опасалась. Я продолжала поглаживать пёстрые пёрышки, думая о том, что давно беседовала со своим гостем-постояльцем как с человеком, в какой бы ипостаси он ни находился при этом. Всё-таки в первые дни я по привычке выстраивала фразы иначе, видела перед собой лишь птицу, не человека. А теперь вела с Рене диалоги – не могла считать свои пространные монологи односторонним общением, пусть сыч и не мог ответить словами. А ещё думала о том пере, зажатом в кулаке, когда пространство лопнуло прорехой и вышвырнуло меня далеко за пределы Бейгор-Хейла.

Я поставила перед сычиком шкатулку с собранными пёрышками, вынула одно и задумчиво покрутила возле его клюва.

– Скажи, а ты сам не владел ранее даром перемещения в пространстве?

Рене булькнул, будто рассмеялся, горько и сдавленно, и немного отодвинулся от маячившего перед глазами пера. Да, действительно: стал бы он тогда задерживаться в чужом полуразрушенном родовом гнезде! Не со всей же своей семьёй этот альнардец в сложных отношениях! Есть дед, возможно, кто-то ещё, к кому он мог бы перенестись. Если бы мог. Повздыхав, я убрала шкатулку назад и немного отвлеклась на домашние заботы: оставив сычика в спальне, сама спустилась вниз, разыскала Яолу и обсудила с ней дела на следующий день. Чаще всего деловитая экономка справлялась сама, не привлекая меня ко всяким вопросам, но я упорно в эти вопросы вникала и настаивала на их согласовании. Яола, кажется, раздражалась и жаловалась Вергену, но последний в наше противостояние не лез.

В последующие дни птиц почти не отлучался из замка. Если я выходила из комнат, восседал на моём плече, нервируя Шершня и кухарку. Сопровождал в библиотеку, где я споро трудилась над новой картиной, крутился рядом, когда я отдыхала или читала. Для новой работы я выбрала непривычный сюжет: близко стоящую друг к другу пару, почти слившуюся в объятиях, а не подобающую для нашего общества позу хоть как-то оправдывали свадебные наряды. Лиц почти не будет видно, основной акцент я делала на фон вокруг брачующихся и льющийся прямо на них свет: нить за нитью я выкладывала высокие храмовые своды и витражи. Эта картина требовала других материалов: я давно хотела попробовать мягкий нежный шёлк, капризный и текучий, но моих пальцев он слушался. Нахохлившийся Рене следил, как я закрепляю нити крошечными стежками, косился на набросок будущей картины, который я совсем не так искусно и красиво изобразила на бумаге, и с застывшим в птичьих круглых глазах вопросом искал моего взгляда: объясни, мол, что это ещё за тема такая? А я прикладывала жемчужные и серебристые оттенки шёлка, из которых постепенно собирала подвенечное платье, и подумывала изобразить жениха на картине золотистым блондином. На нитки соответствующих цветов сыч смотрел совсем уж недобро, но в ход работы не вмешивался.

За новую работу я очень надеялась выручить побольше.

Украдкой от Рене я рассматривала то перо, на вид самое обычное. Сжимала его в ладони, то посильнее, то ослабив нажим, прощупала пальцами весь стержень. Ничего не происходило. Разве что оно выглядело тусклым, припылённым.

Как же я радовалась сдавленному «ррох», прозвучавшему из-за ширмы в пятый вечер! Рене выбрался, болезненно кривясь, в наспех натянутой одежде, доковылял до меня и молча сгрёб в охапку, не слушая протестующего шипения.

– Ну перестань! – примирительно попросила я, выставив между нами ладонь. – Всё уже закончилось.

Вельвинд нехотя опустил руки и неловко поправил растрепавшиеся отросшие волосы. Вздыхая и бурча себе под нос что-то о жестокости и холодности некоторых особ, попросил немного времени на то, чтобы освежиться, и босыми ногами прошлёпал в ванную.

Потом мы наконец смогли по-человечески обсудить моё непонятное исчезновение, но понятнее оно не стало. Брать собственное перо в руки Рене отказался, ощутимо вздрогнув, едва кончик его коснулся пальцев. Отдёрнул руку, как обжёгся.

– Что такое? – нахмурилась я.

– Неприятно, до отвращения, – сознался сыч, а во взгляде, направленном на перо, плескалось недоумение.

Я пощекотала пёрышком собственную ладонь, припомнила, что выпавшие перья Рене действительно никогда не брал в руки.

– Магию в них чувствую, – кивнул он и тут же пожал плечами. – Оно и понятно: птица непростая. Я почти девять лет делю с ней одно тело, в себе замечаю определённые возрастные изменения, а этот воробей так и выглядит птенец птенцом.

– Ну-у-у, не птенец всё-таки, – возразила я с улыбкой.

– Малыш, лапушка, да-да, я слышал, – поддразнил вельвинд.

Я мысленно прикусила язык.

– Так вот: не надо трогать эти перья руками, чтобы почувствовать напитывающую их магию. Но…перемещения? Невероятно.

– А… – нерешительно начала я, как сыч плавным жестом накрыл мою руку ладонью, некрепко сжал запястье, сделав знак помолчать.

Я возмущённо фыркнула, но просьбу выполнила. Он ведь уже «слушал» меня подобным образом, сколько можно! Ему просто нравится по поводу и без ко мне прикасаться!

– Что ты надеешься выяснить? – не выдержала я. – Ты умеешь определять вид магии?

Погладив моё запястье чуточку шершавым пальцем, не задев кожу длинным ногтём, Рене выпустил мою руку.

– Сам не знаю,– дёрнул нервным плечом он. – Что-то в тебе есть, лиро. Ты не пустая, я не раз это говорил. Но…я не думаю, что это сделала ты.

В том, что перемещение из замка действительно было, он не сомневался, поведав, как это видел он своими глазами. Видел он немного: воздух в спальне зарябил бликами на воде, а потом я просто исчезла. Ни порталов, ни коридоров.

– Я очень хочу это повторить, – призналась я. – Понять, что это за магия такая, как долго действует, можно ли с её помощью сбежать… Или хотя бы просто погулять несколько часов на свободе. И взять тебя с собой. Я хотела вернуться, потому что волновалась за тебя.

У вельвинда дрогнуло лицо, а я в крайнем удивлении уставилась на свою ладонь. Во время беседы я забылась, вытряхнула из вазочки на ладонь ароматную оранжевую курагу и держала ладонь открытой перед Рене, как обычно делала это перед птицей! Сычик ловко брал лакомство клювом, но сейчас-то рядом сидел человек! А Рене и не думал указать мне на ошибку, подхватывая длинными пальцами сухофрукт за сухофруктом, задевая кожу быстрыми щекотными движениями. Идиотка.

Я быстро стряхнула курагу обратно, села ровнее, избегая смотреть вельвинду в лицо. Он шумно вздохнул.

В тот день его терпения хватило ненадолго. Когда я исчезла на его глазах, Рене как можно тише выбрался из спальни и бросился меня разыскивать. Сначала подумал про обрыв и, сливаясь со стенами коридоров, поторопился на галерею. Ловко избежал встречи с горничными, пока осматривал внешнюю галерею, примыкающие к той части замка лестницы и башню, понял, что в замке меня нет и заторопился обратно в спальню ­ дожидаться превращения в птицу. Оборот застал его в коридоре, он едва успел отскочить в сторону утонувшей в тени ниши. А птицей выбраться из замка было гораздо проще.

Начал он с обрыва и ущелья, спустился как можно ниже, убедился, что я никуда не падала. Пролетел над Бейгорлауном, хотя и понимал, что я никак не могла там оказаться.