– Что означает «ррох»? – полюбопытствовала я, вспомнив его короткое резкое словечко-выдох.

– Хм, – объяснил Рене и стыдливо отвёл глаза.

***

Глава 4.3

– Примерно так я и подумала, – пробормотала я. – Что ты любишь, мясо или рыбу? Не обещаю, что Рута порадует большим выбором блюд, но вдруг.

– Любую человеческую еду, особенно если получится съесть её человеческим способом, а не клювом, – усмехнулся сыч.

Пообещав управиться с набегом на кухаркины запасы как можно скорее, я попросила Рене вести себя как можно тише и почти крадучись выскользнула в коридор, повернула ключ в замке двери. Когда он стоял там, между спальней и ванной комнатой, я наконец рассмотрела на нём одежду благородного дэйна Данвела. Вещи деда висели на худющем госте как настоящем каторжнике, но он, казалось, этого не замечал.

Коридор был пуст и утопал в надвигающихся сумерках; освещение нерасторопная Нальда принесёт только после напоминания экономки, а та в этот час, скорее всего, дремала в одной из пустующих комнат, заняв какое-нибудь кресло и накинув на себя тонкий плед. Пусть. Сейчас мне это только на руку. Я почти добралась до лестницы, когда до горла добралось волнение, сдавило холодом, пересчитало на спине каждый позвонок. Я судорожно стиснула ледяные ладони. Нельзя, чтобы о Рене узнал кто-то из слуг; момент, когда я ждала и надеялась на их поддержку и помощь, был упущен несколько недель назад. Нельзя, чтобы узнал Верген. В его помощь не верилось совсем. Хорошо, что Мейда бывает в моих комнатах редко, а стены замка достаточно толстые, чтобы прятать ненужные звуки. Я выровняла дыхание, придала лицу (надеялась, что придала) бесстрастное выражение и спустилась в царство кастрюль и сковородок.

Нальда бездельничала тут же, возле глубокой миски с пирожками. Придерживая ладонями кружку с остывшим травяным отваром, она сорокой трещала с Рутой. Раскрасневшаяся кухарка сноровисто укладывала на противень ещё одну партию крепеньких пирожков.

– Сиди, – небрежно махнула я подпрыгнувшей, замолчавшей на полуслове Нальде. – Работу твою завтра проверю, с утра. Рута, я не спущусь к ужину, поем у себя.

Женщина понятливо кивнула и собрала мне целый поднос еды: несмотря ни на что, кормить она любила, а мне оставалось следить за своим лицом и тихонько наблюдать, как наполняются тарелки и накрываются сохраняющими температуру крышками. Горячему жаркому и пирожкам с пылу, с жару мой птиц, пожалуй, очень обрадуется. Одарив напоследок притихшую служанку недовольным взглядом, я ушла. Проводить хозяйку до комнат, помочь донести увесистый поднос никто и не подумал, и хорошо.

Рене всё ещё принимал водные процедуры, во всяком случае, я на это надеялась: в спальне он не обнаружился, а его возвращения обратно в мелкое тельце сычика так скоро не хотелось бы. Прислушавшись, я уловила плеск воды. Вот и хорошо. Он вышел с предовольной улыбкой, влажные волосы завивались, браслет с необычным узором плотно обнимал запястье, выглядывая из-под подвёрнутого рукава слишком просторной дедовой рубахи, штаны ожидаемо оказались коротковаты. Потянул носом и уставился на столик с выставленной едой.

– Это было великолепно, – мечтательно признал Рене, поправляя второй рукав.

– Ещё одна порция удовольствия ожидает тебя на столе, – не удержалась от встречной улыбки я, отворачиваясь к огню.

– А сколько их всего? – оживился сыч, и я тут же прикусила язык.

– Поешь нормально, пока время есть. Никак не могу понять, как долго ты задержишься в…

– В себе, да. Самое верное определение. Спасибо, Дэри.

Мы продолжали общаться на смеси логноса и имперского, только сыч перепрыгивал с языка на язык непринуждённо, а мне приходилось прилагать усилия.

Кулинарные изыски Руты он оценил в полной мере, пирожки жевал с прикрытыми глазами, не спросив, составлю ли я компанию. Я составила, скромно ухватив один пирожок с мясной начинкой. К таким я была равнодушна, больше любила сладкие, а вот Рене явно оценил. Пусть ест, ему нужнее. И, несмотря на жадность, с которой он ел, на скорость поглощения, чуть подрагивающие в руках столовые приборы, я обратила внимание, что последними он пользуется вполне уверенно и в целом за нашим неправильно накрытым столом довольно аккуратен. Снова задумалась о том, кто он такой, ждут ли его, помнят ли, ищут ли.

– Ты можешь контролировать свой оборот? – задала я один из волнующих вопросов, когда первый голод был утолён, а половина принесённой еды исчезла.

– Увы. Я безмерно удивлён и просто счастлив, что это вообще стало возможным: хоть ненадолго вернуть себе нормальный вид. Было бы прекрасно задержаться в нём как можно дольше.

Но видок у Рене стал печальнее некуда.

– Я тоже этого хочу, – призналась я. – Твоё заклятье просто чудовищно и бесчеловечно.

– Слышал, бывает и хуже. Меня хотя бы не в предмет мебели поместили… хотя и в этом воробье тело совершенно отвыкло слушаться, про длительное отсутствие физических нагрузок вообще молчу.

Янтарные глаза неотрывно смотрели в полупустую чашку. Я не хотела, не собиралась спрашивать, но вопрос сорвался с языка сам собой.

– Это…больно? Когда превращаешься в сову?

Сначала я решила, что Рене не ответит, так плотно он сжал челюсти.

– Больно, – после продолжительного молчания последовал негромкий ответ. – Но сейчас хорошо.

– Надо сообщить твоей семье о тебе, – напомнила я о втором важном моменте. Как лучше всего это сделать? У меня здесь… не очень богатый выбор оповещений, бумага, которой располагаю, действует на ограниченное расстояние, но я постараюсь раздобыть другую, с более сильным дейст…

– Не надо. Никак не надо.

– Но почему?! Совершенно очевидно, что тебя нужно вытаскивать из этой птицы, а я с этим, к огромному сожалению, помочь не могу, здесь нужна сильная магия. В империи же с магами всё не очень впечатляюще, их мало, тогда как на землях Альнарда, я читала, чуть ли не каждый первый одарённый, и…

– Верно, одарённых у нас хватает, – усмехнулся Рене, как мне показалось, едко.

– Ну, вот! Разве ты не хочешь вернуться домой? Ты упоминал, что есть семья, разве они не надеются вновь увидеть тебя живым и…

– И не в себе, – с холодной любезностью подсказал сыч. Вздохнул, уставился в потолок, неловко откинул со лба упавшие волнистые пряди. – Дэри, утратившему небо и ветер нет смысла возвращаться. Вельвинд без крыльев всё равно что мёртв. Потерять крылья – позор, зачем это родным? А теперь ещё и этот жалкий комок перьев. Нет, не нужно никому обо мне сообщать. Отсюда…Я привык к твоему дому и твоему обществу, мне нравится, но, если для тебя это неудобно, я могу отсюда убраться. Надо только подождать, когда моё тело снова займёт тот воробей.

Я смотрела на Рене во все глаза. Что он несёт?!

– Почему позор? – глупо переспросила я. – Как ты сказал? Вельвинд? Что это?

Я не была уверена, что верно истолковала прозвучавшее слово.

– Это крылатый народ в Альнарде, – пояснил Рене, наконец переводя взгляд на меня. Глаза были безрадостные. – И утратить крылья всё равно что лишиться жизни, смысла… всего. Вельвинды не живут без неба.

– Ты жив, – напомнила я.

Он хмуро передёрнул плечами.

– Ты живой, Рене! – с нажимом повторила я. – Значит, надо искать выход, искать способ! Твои родные отреклись от тебя тогда?

Он неопределённо дёрнул углом рта, преувеличенно аккуратно вернул на стол кружку, которую так и держал в руках.

– Они меня жалели. Каждый день, каждое мгновение. Это… ещё хуже. Я потому и ухватился за сомнительное обещание Блора…

Вроде бы что-то начинало проясняться. Глупую его гордость, во всяком случае, я увидела во всей красе.

– Кто у тебя там остался, Рене?

Он покинул дом не мальчиком, взрослым мужем. На тонких губах мелькнула наконец-то вполне человеческая улыбка.

– Мать, брат. Отец.

Мне показалось, отца он упомянул с крохотной заминкой.

– Мать, – укоризненно посмотрела я на сыча. – Наверняка ведь с ума сходит.