– Ты не плачь по нему, мамочка, – сказал он и опять прижался к ее руке. – Он ведь нас не любил, Кешку только… сама же знаешь…

Танька, не ожидавшая от сына такого взрослого суждения, опешила и не знала, что ответить ему на эти правдивые и горькие слова. Не могла она оправдаться перед ним и объяснить ему своего бабьего страха одиночества и вдовьей доли с оставшимися без отцов ребятишками. Она испугалась той истины, про которую знала сама, но боялась себе признаться. И чувствовала теперь себя перед сыном словно раздетой, нагой, когда нечем уже прикрыться перед обнажившейсяправой.

– Спите, – сказала она, будто и не слышала его слов. – Завтра, все завтра…

Мать отдернула свою руку и, не оборачиваясь, вышла из комнаты.

От обиды на мать и от жалости к себе у Светика потекли слезы. И чтобы не заплакать вслух, он стал вспоминать лето и луг, на котором любил лежать и смотреть в небо, по которому плыли волшебные картины, манившие его ввысь. Так незаметно для себя он заснул.

Проснулся он от плача брата, лежавшего с ним на диване, и криков в соседней комнате.

Влетевшая в комнату мать с растрепанными волосами, красными газами и красным распухшим носом кинулась к Кешке.

– Хоть ты погоди, – бросила она Светику, – не разорваться же мне. Тут пригляди, да там проводи… – Танька была явно раздражена. – Как ни вертись, а на всех не угодишь!

– Поворачиваться надо, – донеслось из другой комнаты порицание свекрови. – Ты, Танька, больно неразворотлива. Туда-сюда, а дела нет…

– Ехали бы уж, – огрызнулась Танька. – Какая уж теперь есть…

– Уедем, нас теперь здесь ничего не держит, – отмахнулась свекровь. – Сыночка нашего не вернешь, а к тебе…

– А Кешка не ваш что ли? – Ехидно спросила Танька – Что ж и внучка забудете?

– С сыном был бы внучок, а с тобой чужим вырастит, – разозлилась свекровь. Так-то вот…

Танькина родня молчала и не вмешивалась.

– Нечего в чужой скандал лезть, – рассудила сестра. –  Еще и виноваты будем. Пусть сами разбираются… Танька по крови вроде и родная нам, а как отрезала насчет Москвы?! То-то и оно…

Весь день дома царила суета. Провожали то одних, то других. Мать с Кешкой на руках моталась по квартире, как угорелая кошка,  и совсем не замечала Светика. Комнаты были завалены чужими сумками и одеждой, пахло перегаром от вчерашних поминок. И все, что так долго готовила вчера тетка, было уже съедено и выпито.

Светик нашел в холодильнике недоеденный кусок холодца и, поковыряв его вилкой, неслышно выскользнул на улицу, на ходу натягивая на себя курточку и шапку.

Дождя не было, но сырость, висящая в воздухе, пропитывала одежду и холодом прикасалась к телу. Светик задрал голову и увидел над собой чистое, словно вымытое, синее небо, по которому плыли его волшебные облака,  позолоченные ярким апельсиновым  солнцем. Оно пронизывало желтые и красные кроны деревьев, и оттого они казались горящими, как будто охваченными огнем.

Светик обошел дом и сел на притулившуюся в скверике лавочку. Ему было сейчас хорошо в этой осенней тишине, где не было криков матери и

чужих людей, которые почему-то зовутся родственниками. Не было плача брата, которого он тоже не любил. Но была тишина  и высь, дарившие ему радость  и покой.Он даже забыл про сосущее чувство голода, а просто лежал на лавочке и смотрел в это далекое, уносящее его с собой небо.

– Зараза! – Услышал он внезапно над собой голос матери. – Бегай тут тебя ищи, – она крепко схватила его за руку. – И когда успел! Мать, как белка в колесе, а он гуляет… Тут не знаешь за что первое хвататься, с  Кешкой некому сидеть, а он гулять вздумал! – Мать тряхнула его за шиворот. – И как тихо прошмыгнул, точно мышь. Никто и не заметил.

– Не ругались бы, так и заметили, –   отчаянно вырываясь из цепких рук матери, ответил Светик. – Есть я хочу.

– Мал еще, мать учить, –   назидательно сказала Танька, вспоминая как такими же словами осаживала ее мать. – Твое дело телячье… с Кешкой сидеть нужно, матери помогать, а не слушать, что не положено. Сейчас покормлю обоих – и на улицу. Провожу всех, тогда позову домой. Сама устала, как собака. Скорее бы уж уехали что ли…

Татьяна крепко схватила сына за руку и потащила к дому.

– Нашла, значит, – расплылась в улыбке Танькина сестра. – Вот чертенок какой! А мы тут возимся и в ус не дуем!

– Куда ему деться, – проворчала Танька. – Он все возле дома болтается. Уставится в небо и лежит часами. Летом на траве, теперь на лавке в сквере. Сейчас покормлю да с Кешкой отправлю. Хлопот у меня сегодня… Вас всех отправить, прибраться…

– Не забудь мужа помянуть на девять ней и на сорок, – вмешался свекор. А то потом скажешь, забыла.

– К нему сходи, – снова захлюпала свекровь. – Нас тогда уж не будет, уедем… Так ты…

– Не забудет, мы напомним, – подал голос Танькин брат. – Помянуть же еще придется . Вот мы и напомним. – Он подмигнул сестре. – Мы здесь рядышком, забыть не даим.

Танька промолчала. А про себя подулмала зло и с досадой; «Шли бы вы все к черту!».

После слов Светика она уже не плакала, а только чувствовала в себе едкую колючую боль, которая бывает от неприятной неожиданной правды, брошенной прямо в лицо. Она боялась услышать эту правду еще раз уже от взрослых людей, наверняка знавших ее, но молчавших, как принято в таких случаях,  и судачащих об этом где-то на стороне.

Она боялась признаться себе, что эти два мальчишки, рожденные от разных отцов, будут мешать  ей устроить свою женскую судьбу и страшилась того, что может разлюбить их за это. А еще понимала, что  всю свою неустроенность ей не на ком будет выместить кроме них.

Ее большое полное сил тело, требовало своего, бунтовало и никак не хотело смириться с одиночеством женщины, смысл жизни которой должен заключаться в детях.  Нелепая ее судьба наказывала ее непонятно за что, и она, не мирясь с этой участью, яростно сопротивлялась ей.

Проводив всех, Танька собралась за детьми. Светик все также лежал на лавочке и смотрел в небо, а Кешка в коляске лепетал что-то свое, то и дело  пытаясь выбраться из нее.

– Домой пора, – устало сказала Танька, – уехали все. – Теперь хоть учить никто не будет, а то ведь заучили. Все знают, как надо жить, одна я не знаю. Выспаться бы мне сейчас. Ничего больше не хочу. Ты уж, Светик, Кешку займи чем-нибудь, поиграй с ним. Я сосну немного. Ослабла я…

Светик шел серьезный и сосредоточенный, а Кешка весело лепетал в своей коляске.

– Дурачок совсем, – горько усмехнулась Танька. – Не понимает еще, что отца нет. Все ему пока нипочем… Да и тебе тоже, – Танька посмотрела на Светика. – Как подрастете, сильно отца не хватать будет!  А я при вас и баба , и мужик теперь!