Как  заснул, он не помнил. Не  слышал   и того, как вернулся Сашка, как  сладко похрапывал напротив его кровати, ничем не мучаясь и совершенно довольный жизнью.

На утро, увидев окровавленную подушку и рассеченную руку Анатолия, Сашка понимающе хмыкнул.

– Полегчало? – Спросил он, кивая на его рассеченную кисть.

Анатолий  сделал вид, что не слышал вопроса. Он перевернул измазанную кровью подушку вниз и торопливо начал одеваться. На душе было муторно, как после хорошей попойки. Хотелось скорее выйти на улицу, глотнуть свежего прохладного воздуха и не видеть расплывшейся масляной рожи Сашки.

По дороге на службу он зашел в аптеку и купил бинт. Рука припухла и дергалась ноющей тупой болью. Он неумело забинтовал ее, и со злостью подумал, что теперь все будут спрашивать его, что случилось. И ему нужно будет врать или отшучиваться киношной фразой «бандитская пуля».  Хотелось побыть одному, а не в этой вечной полицейской суете, где все снуют, спешат и жужжат, как в улье.

Анатолий вспомнил лавочку Светика, спрятанную за кустами и деревьями  позади его дома,  и ему жутко захотелось в этот уголо; как будто отгороженный от всего остального мира.

Народ спешил по своим делам. Многолюдный муравейник закрутил  Анатолия своим водоворотом, смешал в своем разношерстном потоке и слил в общую гудящую массу, называемую «часом пик». Никто не обращал на него внимания, и злость его потихонку начала таять, превращаясь в досаду, от которой саднило внутри.

«Только бы Сашка не растрепал, –  думал он. –  – Впрочем… вряд ли… хитрый, собака…».

Сашка не растрепал. Когда к нему приставали с рассросами, он только  пожимал плечами и отвечал:

– А черт его знает, сами спрашивайте!..

Анатолий был деланно весел, отшучивался и лукаво подмигивал женщинам.

– Сколько внимания сразу! Оказывается раненым быть выгодно! Сразу женщины любить начинают!

Вечером ноги сами понесли его к лавочке. Рука все ныла и ныла. Именно сейчас хотелось Анатолию , чтобы кто-то искренне и тепло пожалел его, как когда-то в детстве жалела его мать. Но рядом никого не было. И его снова захлестнула злость на себя, на Сашку, на Дашку и на этот огромный город, в котором миллионы незнакомых людей, и никому из них нет до него никакого дела. Светика на лавочке не было. Захлестнувшая злость била в виски. Весь день, когда он напряженно улыбался и старался казаться беззаботным и веселым, теперь хлестал его яростью, как бичом, и он не  знал, как унять ее. Она толкала его в спину, шипела в уши и гнала к порогу того дома, куда ему не следовало больше приходить.

Анатолий не помнил, как оказался у двери Светика, как нажал кнопку звонка и держал ее до тех пор, пока Татьяна не открыла дверь.

– Что случилось? – Испуганно спросила она и попятилась под напором нежданого гостя.

= Вот, – сказал он и выставил вперед раненую руку. – Болит, очень!

Танька осторожно разбинтовала окровавленные бинты и внимательно посмотрела на рану.

– Да ничего страшного, – успокоила она Анатолия, – просто порез глубокий. Чем это Вы?

– Да так… – нехотя ответил Анатолий.

Светик, все время вертевшийся рядом, переводил свой взгляд с матери на Анатолия, который, казалось бы, не замечал его.

– Надо зеленкой или йодом, – деловто заметил он. – Помнишь, мам, как ты мне коленки содранные мазала?

– Сейчас! – Танька тяжело поднялась и пошла в кухню.

Несколько минут оттуда слышалось звякание посуды. Танька вплыла в комнату с горкой пузырьков и коробочек. Она  обработала рану перекисью водорода , осторожно намазала йодом и вновь перевязала чистым бинтом.

– Ничего страшного, – вновь повторила она, не поднимая на Анатолия глаз. Сердце ее колотилось , как бешеное, и на щеках начал проступать предательский румянец. Анатолий молчал, а она не знала, что еще можно сказать.

– Быстро заживет, – вмешался Светик. –  Мамка хорошо лечит.

– Спасибо, – наконец выдавил из себя Анатолий. Он тоже чувствовал неловкость и стеснение, но не  знал, как теперь можно выпутаться из мучительного молчания, которое повисло в воздухе.

– Извините, – голос его прозвучал глухо . В горле что-то засвербило и защекотало, и он закашлялся. – Поздно… я не должен был… извините… – скороговоркой пробормотал он и двинулся было к выходу.

– И ничего не поздно! – Светик прижался к нему и обхватил его обеими руками. – И ничего не поздно… – повторял он и сжимал Анатолия все крепче и крепче. – Кешка спит, а мы давайте чай пить. – У нас вафли есть и печенье, а еще мамка вчера мармелад купила… – Он с мольбой посмотрел на Анатоля и на мать.

Танька, красная, как рак, топталась на месте, не решаясь пригласить гостя.

– Ну мам! – Подстегнул ее Светик.

– Да, – едва промямлила Танька. – пожалуйста, чаю… У нас еще и варенье есть малиновое, и мед, – кашляете Вы…

– Это я так, не от простуды, – оправдывался Анатолий. – да и пустой я… ничего не принес. Неловко как-то…

– Ну это Вы зря, – понимая замешательство гостя,  сказала Танька. – С чем чаю попить у нас всегда найдется.

Светик тихонько теребил его за раненую руку.

– Лады, уговорили, – кивнул Анатолий. – Валяйте!.. Чай так чай…

Танька проворно исчезла на кухне и загремела посудой.

Сидя на диване рядом со Светиком, Анатолий слышал, как засвистел чайник, как из кухни стали долетать вкусные запахи сладости и ванили и еще чего-то незнакомого, но очень приятного.

– У меня все готово, – крикнула Танька,  и Светик потянул Анатолия на кухню.

Маленькая пятиметровая кухня была наполнна ароматами  и влажным теплом, которое стелилось от пузатого фарфорового чайника, накрытого цветастым полотенцем. Шкафы, полки, втиснутый в угол холодильник и плита с раковиной делали ее совсем крошечной, и пухлая фигура Таньки то и дело задевала за что-нибудь.  На малюсеньком столике, раздвинутом к самому окну,  тесно прижавшись друг к другу,  стояли три чашки с блюдцами и хлебница, наполненная печеньем и вафлями. А рядом с ней розовая конфетница и две баночки с вареньем и медом.

Танька выдвинула из-под столика две табуретки и придвинула их к столу.

– Сюда садись, – Светик втиснул Анатолия между столиком и холодильником. – Мамка все равно сюда не влезет. Она всегда с краю сидит…

– А ты? Тебе-то и места нет…

– А я так могу, – Светик ловко ухватил вафлю и сунул ее в рот.

Танька легонько шлепнула его по затылку.

– На балуй! – Она взгромоздилась на соседнюю табуретку и посадила Светика на колени. Затем ловко и легко подняла пузатый  фарфоровый чайник и начала разливать чай.