Спустя три года, прогуливаясь по торговому комплексу «Кит», он услышал, что его окликнули. Закрутился, ища зовущего, увидел Аню с чернявым мальчиком. Они шли по параллельному коридору, скрываясь за колоннами и появляясь в просветах. Немова обуздала гордость. Он притворился, что никого не заметил, и припустил к выходу на парковку. Кликнул сигнализацией, забрался на сиденье, перевел дух. «Не померещилось ли?» – спросил сам у себя. Мотор стучал, как после пробежки. С досады врезал кулаком по рулю. Обматерил попрошайку, постучавшего по стеклу, а когда тот начал возбухать, выбрался из машины и пригрозил открутить шею. Попрошайка разобиделся и ретировался. Саша поостыл. Тянуло вернуться, заглянуть в Анины глаза и утонуть в них. Пересилил себя, выехал с парковки…

– Захочешь заниматься своим делом – соберутся деньги, – сказал Немов.

Глаза напротив. То бельгийский шоколад, то янтарные, то американо. Играют цветом. «Смотри в них, Саша, тони, падай в бесконечность. Оставь гордость, что не позволила оступиться, обойди стол, обхвати ладонями ее подбородок и прильни к губам. Жадно поцелуй, будто последний день живешь! Вдруг ты никогда ее больше не увидишь? Слышишь, Немов?! Жизнь короткая… Что ты, ей-богу, как телок?»

Как сложно контролировать эмоции… Как сложно копить их в себе…

«…А как она обрадовалась, ты видел? Как сорвалась навстречу… Или показалось, ничего там не было? Обычная встреча двух близких друзей. Зачем придумывать лишнее? Баста, он не придумывает! Бог сотворил Точкину для него!»

Аня вздрогнула, словно прочла его мысли. Саша кашлянул в кулак, сбросил наваждение.

– Мне никто не помогал, – продолжил он. – Сам решил, сам подсуетился.

– Ты настойчивый просто. Цель поставил, – ответила она.

Снова нахлынула драма. Душевная рана зажила, и ее опять разбередили, вскрыли грудную клетку и вынули сердце наружу. Подставили под суровые ножи реалий. Немов скрипел зубами и не подавал виду, что ему погано и мерзко, что не спасают ни секс, ни алкоголь, ни никотин. «Пускайся в тяжкие, распечатывай припрятанную пачку «Парламент», включай в плеере блюз-рок и заливайся виски. Думаешь, спасешься? День-другой поболеешь с похмелья, постонешь, поползаешь к тазикам, а дальше что? Что дальше, Немов? Приглядись, сердце еще бьется, гоняет алую жидкость по венам и аортам, по клапанам и желудочкам, сокращается. Значит, ты не помер, а впал в депрессию. Поднимайся. Не будь тряпкой»…

Откуда-то черпались скрытые силы. Неожиданно нахлынуло желание послать всех. Саша написал заявление и прозванивал вакансии в сфере рекламы и маркетинга, соглашаясь на стартовые позиции «ассистента» или «помощника». Прошёл собеседование в транспортной компании. С нее и начался новый виток карьеры. Бывшие коллеги крутили пальцами у виска: дурачок, отказался от хлебной должности в продажах, ковырял бы в носу, да кредитовал юридические лица, но Немов устал от однообразия. Деньги уже ничего не решали.

В солнечный июльский день он мотался с водителем по разгрузочным площадкам, делал фотоотчеты баннеров и световых коробов (что-то поправить, что-то заменить, где-то добавить навигации). На обед заехали в столовую на Кантемировской, а на обратном пути попали в глухую пробку. Черный джип протаранил легковушку: из-за аварии движение застопорилось. Саша попрощался с водителем, спустился в метро, на Комсомольской пересел на электричку и поехал домой.

На «Москве-3» в вагон зашел кучерявый цыганенок с гитарой. Цыган был натуральным, как из картины про неуловимых мстителей. Вылитый Яшка, если присмотреться, разве что красной рубашки не хватало: вместо нее футболка с принтом. Цыган поздоровался, поклонился, перебросил гитару со спины на руки и запел. Слова знакомые, Саша слышал песню в детстве, но расслушал только сейчас: слова цепляли за живое.

«Здравствуй, чужая милая, – распевал «Яшка». – Та, что была моей. Как же мне не любить тебя до самых последних дней»…

Припев цыганенок переделал, и вместо «дочки твоей глаза» пел по-своему. Получалось: «Прошлое не воротится, и не поможет слеза, поцеловать мне хочется карие твои глаза». Немова будто кипятком ошпарили. Он внимал кучерявому певцу, как народ – пророку. Опомнился, когда гитара замолкла, пошарил в карманах, но мелочи не оказалось, и он отдал цыгану сто рублей. Тот удивился, поблагодарил.

На каждой станции Немов переходил в следующий вагон и слушал песню заново. Цыган не халтурил, выкладывался на полную. Саша грустил. Цыган дергал за ностальгические струны, вроде как не на гитаре играл, а на Сашиных чувствах. Истинный Карлос Сантана…

– Ты исчезла тогда, как сквозь землю, – сказал Немов. – Я думал, навсегда.

– Так вышло. Обстоятельства. Не обижайся.

– Да я понятливый. Не надо объясняться.

– Развод, все дела, да и вообще…

Саша сменил тему. Спросил про ребенка, какие кружки посещает.

– Хоккеист растет, – ответила Аня.

«Зачем ты пришел к ней, Немов? Кой черт тебя сюда понес, скажи мне. Ты ступил на опасные земли, где не прощают ошибок. Здесь пустошь, здесь никто не ждет тебя. Точкина ясна и лучезарна. Держится уверенно. Не будет как раньше плакаться в твою жилетку, вообще ни слезинки не прольет. Нечего тебе тут ловить, Немов. Вали на встречу и не отвлекай Аню от работы. Сколько сотрудников уже стучали в дверь и приносили то бумаги на подпись, то какие-то списки, то конверты с синими печатями, а ты тут расселся. Врываешься в привычный ритм, мешаешься, обниматься лезешь. Поди прочь, Саша. Не любит она тебя. Не любит и никогда не любила. Гуляй на все четыре стороны! Не тешь себя надеждами».

«Но я-то ее люблю, – думал Немов, поддерживая разговор вежливыми кивками. – Разве запрещено любить человека? Он же ничего не нарушает, в конце концов? Никому не навязывается. И фантазировать никто не запрещал. А ну как напридумы-ваю…»

– Я, наверное, отрываю тебя? – спросил Саша.

– Нет, посиди еще. Поболтаем, подождут с бумажками.

Как назло, опять постучали. Парень попросил Анну Александровну завизировать документ. Она дала добро, взяла листы, начала изучать. Гость ожидал решения. Девушка ознакомилась с написанным, поставила подпись. Парнишка забрал документы и покинул кабинет.

«Такая серьезная, деловая», – подумал Саша.

Они продолжили общение. Была бы воля Немова, он бы вечно беседовал с Точкиной. Темы сменялись, минуты тикали. Саша взглянул на часы и засобирался.

– Проводишь меня? – спросил он.

– Конечно! – согласилась Аня.

Они вышли на улицу, где было ярко, солнечно, но прохладно. Точкина, одетая в легкую кофточку, моментально замерзла.

«Вот и все. Опять расстаемся. Опять непонятно насколько», – пронеслась мысль.

На углу, что соединял две проезжие улицы, они обнялись. Объятие длилось чуть дольше обычного. Аня дрожала.

«Как же ее отпустить…»

– Беги обратно, – сказал Немов.

– Заходи, как соскучишься.

Не удержались. Повторили объятия. Саша вдохнул ее запах. Запах его женщины. Женщины, о которой мечтал. Головокружительный, фантастический. Он был бы рад его вдыхать и вдыхать, – так, чтобы опьянеть, как от бутылки коньяка, и упасть прямо здесь. «Остановите планету, я сойду», – подумал Саша. Под ладонями он ощущал горячее тело Точкиной, ощущал сквозь кофту. Еще минута, и Немов залез бы под ее одежду, прижал девушку к себе и осыпал бы шею поцелуями. Его вела любовь, как собака-поводырь слепого.

«Соберись, Немов».

– Пока, Аня! – попрощался он.

Саша гулко шагал по тротуару. Мимо пролетали машины, сигналили водители, а он не замечал ничего вокруг. Противоречия раздирали его на кусочки, как голодные гиены отобранное у львицы мясо. «Легко актерам в кино, – подумал Немов. – Нужно показать, что у героя плохо на душе, – выставим крупный план, и пусть герой курит и молчит. Всем ясно, что его терзают сомнения. А в жизни не так. Кури – не кури, легче не становится. Какие планы не выставляй – ни в чем не разберешься».