1.Качели под навесом

Разный бывает дождь.

Ясный и светлый грибной, сквозь который видно солнышко, несет радость и тепло.

Ливень стеной, что приходит с весенней грозой, – смывает все скопившееся зло и щедро поит землю жизненной силой.

Или хлещут со стального неба косые струи, словно вызывая на бой…

Но тот, который собирался сейчас над старым городским парком – мелкий, холодный, моросящий, – такой дождь не обещал ни боя, ни радости. В нем не было никакой силы, одно лишь бездеятельное уныние.

По парку брела молодая девушка, и уныния ей явно хватало своего. Девушка зябко прятала руки в широченный рыжий шарф, неаккуратно повязанный поверх зеленого плаща. Из-под шарфа виднелась небрежно заплетенная медно-русая коса с выбившимися прядями. В ушах висели сережки – тоже рыжие, в форме маленьких физалисов. Девушку звали Аленой, и рыжий был ее любимым цветом. Но сейчас эти мелочи ее не радовали.

Алена брела по аккуратной парковой дорожке, опустив голову и не удостаивая даже взглядом чуть тронутые ранней позолотой березки и лиственницы. Ей было все равно, куда идти: парк большой, не на один час хватит.

Старый парк, раскинувшийся на острове в дельте реки, и в самом деле был очень велик, и к тому же на удивление безлюден. Обычно там и в будни, и в выходные кипела жизнь. Сейчас же вокруг не было видно ни души, только ветер играл листьями, да птицы перекликались в ивняке. И то верно, конечно: на такую погоду лучше смотреть из окна, сидя дома. Аленка и сама бы рада была дома посидеть. Только вот дома – настоящего, своего дома – у нее уже три года как не было. А теперь вот, с окончанием института, не будет и комнаты в общежитии. Домом она Алене, конечно, не стала, но хоть какое-то жалкое подобие… По крайней мере, часть знакомой и понятной жизни. Терять и ее тоже было как-то совсем страшно. Можно и не терять – если пойти работать к ПалНикитичу в лабораторию. Тоска смертная, конечно, но что делать, если это единственная лаборатория в институте, где есть вакантные места?

Пословицу про синицу в руке и журавля в небе Алена успела возненавидеть до зубовного скрежета, но никакого выхода придумать не могла. И чем больше пыталась сбежать от тяжелых мыслей, тем сильнее они ее придавливали.

Прямо на макушку упала первая дождевая капля. Затем еще и еще. Алена, сердясь на саму себя, чуть ускорила шаг. Она забрела в самую отдаленную и дикую часть парка, здесь, кажется, не было даже какого-нибудь павильона или беседки, только пара скамеек под кроной старого раскидистого дуба. Ну и пусть. Не такой уж это дождь. Зато можно подойти к самому берегу и глянуть на реку…

– Эй! Привет!

Алена стерла со щеки морось и оглянулась. Чуть поодаль от тропинки, среди старых кустов сирени, стояла широкие качели с навесом. Такие раньше были по всему парку, но потом их заменили на обычные скамейки. Эти, наверно, остались последние: может, про них просто забыли?

На качелях сидела, подобрав ноги, очень красивая русоволосая девушка, по самую шею закутанная в разноцветный вязаный плед. Прямо через плед она придерживала большую кружку с ароматным какао.

– Хочешь – садись ко мне, – приветливо улыбнулась незнакомка. – Тут много места, а навесов больше нигде нет.

Золотистый березовый лист, изящно кружась, упал Алене под ноги. Она шагнула к качелям и ей на секунду почудилось, что этот шаг что-то бесповоротно изменит.

Алена улыбнулась в ответ и тоже забралась с ногами на скамейку. Ей вдруг стало тепло и почти уютно. Наверно, оттого, что под навес не проникала холодная морось, а из кружки с горячим какао доносился волшебный аромат. Да еще этот разноцветный, такой по-домашнему теплый плед… Алена украдкой взглянула на свою неожиданную соседку. И было на что посмотреть! Русая коса толстенная, и заплетена хитро: волосы не на три пряди поделены, а множество мелких прядок сплетается сложным колоском. В ушах серьги-лунницы, украшенные замысловатым орнаментом. На голове тонкий золотистый ободок в виде веточки с листиками.

И лицом хороша была незнакомка. Глаза – зеленые, огромные, брови – вразлет, губы пухлые, как на старинных портретах русских красавиц… Тут девушка поймала Аленин взгляд и снова улыбнулась. И такая хорошая это была улыбка, что Аленке снова словно теплее стало. И подумалось: лицо это примечательно не только той красотой, что от цвета глаз и пухлости губ. Есть что-то в мягкой улыбке, в самом выражении глаз, отчего становится спокойнее на душе.

Алена, конечно, смутилась: невежливо вот так разглядывать незнакомого человека. Но девушка вовсе не сердилась. Она и сама смотрела с любопытством.

– Забавные у тебя сережки. Красивые, и забавные.

Аленка непроизвольно коснулась пальцем своих сережек-подвесок.

– Ага. Точь-в-точь плод физалиса, только махонький. Даже прожилки сделаны!

Девушка удивленно склонила голову на бок.

– А что такое физалис?

– А ты не видала никогда? – Аленка тоже удивилась. – Растения такие, у них цветы простые, белые, а плодики очень нарядные, рыжие, вот такого размера,

– Алена раздвинула большой и указательный пальцы, показывая, – а внутри ягодка, тоже рыжая.

– Съедобная?

– Не, эти садовые горькие. Их для красоты сажают. Осенью можно срезать букет, и всю зиму дома будут рыжие фонарики… Мы раньше тоже сажали.

Аленка запнулась и помрачнела. Сажали, да. Когда было, где сажать. А теперь вот ни дома, ни фонариков. Сережки на ярмарке увидела в прошлом году и купила – на память о тех, живых.

– Красиво, – задумчиво отозвалась незнакомка. – А теперь чего ж, не сажаете?

– А теперь… Теперь не сажаем. Там… там ничего уже не посадить.

Алена прикусила губу и отвернулась. Зябко поежилась.

– Хочешь какао? Горячее. Там еще зефирки были, только растаяли уже.

Девушка, не вынимая рук из-под пледа, протянула стакан. Алена, не раздумывая, схватила его и сделала большой глоток. Какао в самом деле было горячим и вкусным. Незнакомка смотрела ласково, сочувственно. И Аленка, слово за слово, рассказала ей все: про домик в деревеньке, где они жили всей семьей, про лес, про огород… и про страшный пожар, уничтоживший не дом, не деревню – истребивший всю жизнь на десятки километров вокруг. Никто до сих пор точно не знает, откуда взялся этот ядовитый пожар. Ходили слухи, будто кто-то вез что-то проселочной дорогой на секретный лесной полигон. Или что грузовой поезд, перевозивший какие-то яды, сошел с рельсов. Или будто бы какой-то черный маг устроил в заброшенном деревенском доме тайную алхимическую лабораторию. Аленка сама ничего не видела, она в тот день была в городе.

Из жителей, к счастью, никто не погиб. Говорят, огонь наступал не очень быстро, но неотвратимо. А люди отступали. Убегали, уезжали, затем появились вертолеты, спасатели… Когда огонь погасили, на многие километры вокруг осталась только отравленная выжженная земля. Очень быстро вокруг возвели высоченный забор, и вот уже два года приближаться к «аварийной зоне» запрещено. Люди из окрестных деревень разъехались кто куда: к родственникам в другие села и города, кому-то где-то общежития выделяли…

– И у меня все разъехались…

– Но забор ведь снимут? И можно будет снова отстроить деревни?

– Да, только… Отчего все это случилось, никто толком не говорит, но одно сказали точно: забор снимут, когда земля перестанет быть ядовитой. Ее, конечно, будут по-всякому исследовать, но главное условие – чтобы на ней снова что-то росло. А сейчас там ничего не растет. Совсем. И вот это я уже сама видела, сквозь щелку я заглядывала в этот забор. Она такая же черная и даже на вид неживая. Пустая. Мне кажется, никто не верит, что там когда-нибудь снова будет можно жить.

Аленка последним большим глотком допила какао и нервно сжала в руке бумажный стаканчик.

Девушки печально помолчали. Потом Алена и про ПалНикитича с его лабораторией рассказала, и про то, как не умеет она между синицей и журавлем выбрать… И что делать – не знает…