Уже очень пьяный Тиняков подумал, что фраза Квашневского довольно странна, но никак не мог понять – чем.

– Давайте сдвинем столы, как обычно, – предложил Брюсов.

Его предложение было встречено с энтузиазмом. Столы, рассчитанные на четырёх персон, сдвинули. Теперь в компании оказалось более двадцати человек.

– Володя, – обратился к Шороху Квашневский-Лихтенштейн, – спой мою любимую, будь другом. Про таракана. Не всё же Шаляпину про блоху петь. А вот и гитару принесли.

– Con placer[23], – ответил Шорох и, взяв гитару, быстро пробежался пальцами по струнам.

– Семиструнная, – заметил он. – Но ничего – добавим русской элегии в мексиканский задор. Итак – ла кукарача, ла кукарача, – запел он, и все мгновенно поддались азарту латиноамериканского ритма.

Закончив, Шорох получил оглушительные аплодисменты.

– Какая замечательная песня! – воскликнул Брюсов.

– А о чём она? – спросил Хлебников.

– О чём? Если в двух словах – президентские войска бегут как тараканы, потому что у президента закончилась марихуана, – ответил Шорох.

– Закончились марии и хуаны – это значит, что народ перестал поддерживать его? – поинтересовался Хлебников.

– Это означает, что у президента закончилось его любимое лекарство, – объяснил Шорох.

– На самом деле мексиканцы особо про лекарства не думают, – заметил Квашневский-Лихтенштейн. – Потому что смерть – это лекарство от всех болезней, и именно она является для них смыслом жизни. Володя, покажи амулет.

– Пожалуйста, – сказал Шорох и вытащил из-под рубашки цепочку, на которой был какой-то знак.

– Это золото? – спросил Хлебников.

– Да, конечно.

– О, так тут череп у вас, – увидел Бурлюк.

– Да. Это своего рода цомпантли – ацтекский символ из черепов принесённых в жертву пленников. Тут, если посмотреть внимательно, несколько черепов. Они расположены так, что их видно и сбоку, и сверху, и снизу. Всего тринадцать. Правда, число тринадцать у ацтеков не является каким-то дьявольским. Скорее всего, это европейское влияние. Впрочем, диаблеро, который мне его подарил в ответ за одну услугу, сказал, что я, возможно, когда-нибудь увижу все черепа. Не знаю, что он подразумевал.

– А кто такой диаблеро? – спросил с живейшим интересом Брюсов.

– Это, как считают индейцы Соноры, оборотень, который занимается чёрной магией и способен превращаться в животных.

– И что же, он и вправду оборотень?

– Этого я не могу утверждать, но то, что они все помешаны на смерти – да, могу. В мексиканском варианте испанского языка – больше десяти тысяч слов и выражений, обозначающих смерть.

– Валерий, отдай амулет, говорят, не к добру долго держать чужой амулет в руках.

Брюсов с видимой неохотой вернул цепочку.

– Но там я вижу ещё изображения животных. Правда, не понял, каких – это, наверное, грифон, а это что? Горгулья?

– Нет, – рассмеялся Шорох, – однако, богатая у вас фантазия. Это орёл и змея, они изображены на флаге Мексики. Дело в том, что…

Его рассказ прервало появление певицы Марго, вызвавшей всеобщий ажиотаж. Ночь продолжалась…

Пиршество было в самом разгаре, когда рядом с Шорохом вновь оказался Тиняков.

Шорох поинтересовался:

– Этот… Хлебников, так его зовут? Велимир? Он кажется человеком не от мира сего.

– Ха! Возможно, – усмехнулся Тиняков. – Но это не мешает ему припеваючи жить у Кульбина.

– А кто это?

– Сумасшедший доктор. Был врачом Главного штаба, вообще – действительный статский советник, жил не тужил, и вдруг его озарило, что жизнь его зря проходит. И стал поэтом и художником. Собирает вокруг себя живописцев и стихоплётов, как правило, бездарных. Вот он и есть истинный покровитель всех этих футуристов бездомных, а не Бурлюк ваш, – пьяно разоткровенничался Тиняков[24].

– А эта очаровательная дама, Александра?

– Герций? Вы удивитесь, но она далеко не проста.

– Почему же удивлюсь? То, что она сложная натура, видно невооружённым взглядом.

– Вы правы. Александра Герций – не просто привлекательная женщина, но женщина, имеющая учёную степень, что, согласитесь, далеко не часто встречается.

– Соглашусь.

– Кроме того, весьма остроумная и обладающая безупречной репутацией, что встречается ещё реже, – добавил Тиняков.

Шорох окинул взглядом зал:

– А тут всегда так весело?

– Всегда. Но бывает гораздо веселее. Сегодня женщин маловато что-то, – отвлёкся он. – И Оцупа нет.

– Кто это?

– Фотограф. Если бы он пришёл, то все эти господа волшебным образом превратились бы из обычных пьяниц в настоящих литераторов с одухотворёнными лицами, на которых был бы ярко выражен наш самый важный вопрос: «Доколе?!»

Фотограф Оцуп так и не появился, зато появились весёлые женщины. Тиняков мгновенно встрепенулся и, продекламировав «Ах, розы! Соловьи! Под этой тающей луной пойдём с тобой гулять. Пусть рыцарь я, а ты простая…», тотчас же уединился с одной из них в кабинете. Но вскоре вышел, направившись прямо к Шороху.

– «Вена» – название непростое, – продолжил разговор Тиняков, опрокинув в рот содержимое рюмки с удовольствием настолько очевидным, что это увидели даже в тонких мирах. – Тут ведь, любезный Владимир Игоревич, морфинистов довольно много. Я это вам говорю как человеку, имевшему дело с такого рода людьми.

– С чего вы решили?

– А как же? Ла кукарача, ла кукарача, – пропел он мотив, – да, марихуана. Это Хлебников не понял, а я сразу. А вообще, даже объяснили бы ему – всё равно не понял бы. Специально не понял бы. Сказал бы – так это иван-да-марья наша! Но чем-то он мне нравится. Даже Бурлюк нравится. Вот Маяковский – нет. Подлец-человек. Но далеко пойдёт. Впрочем, и я подлец. Что тут говорить? Только не такой, как они! – Тиняков стукнул кулаком по столу, а затем неожиданно спросил:

– Почему он сказал, что вы моря и океаны?

– Континенты и моря, – поправил Шорох. – Я ведь моряк. Кавторанг. Капитан второго ранга.

– Вот как? – поразился Тиняков. Глаза его загорелись. – Я даже и не подумал бы. И что, у нашего правительства есть дела в Мексике?

– Нет, – покачал головой Шорох.

– Понимаю, – кивнул Тиняков, хитро подмигнув.

– Это Александр Блок? – спросил Шорох, показывая глазами на высокого и кудрявого астеника, зашедшего в зал.

– Нет. Блок сюда не ходит. Он любит всякие злачные места на Васильевском острове. Там ищет вдохновенье. Он же, вопреки мнению публики, считает себя не мистиком, а хулиганом.

– Надо же. А по стихам не скажешь.

– По стихам вообще мало что можно сказать.

– Разве? Мне кажется, что они как отпечатки пальцев. Вот Брюсов – очень экзальтированный.

– Когда под кокаином. А под кокаином он всегда, – сказал Тиняков и налил водки себе и Шороху.

– А вы, Александр, – улыбнулся Шорох, – явно любитель русской и беленькой?

– Вы про даму, с которой я ушёл? – вдруг Тиняков стал совершенно грустный. – Нет. Я любитель водки. Да, конечно, и женщин.

Тут его глаза неожиданно протрезвели.

– Кавторанг?

– Да, – кивнул Шорох. – Но я не хочу о себе. Мне интересен мир столичной богемы.

– Кто именно? – театрально взмахнул рукой Тиняков.

– Вот тот же Брюсов.

– Во-первых, он не столичная богема. Он москвич.