«Тебя не стало навсегда…» Тебя не стало навсегда, зима прошла и не вернула. Ты – умертвлённая вода, что в глубине земли уснула. И ты раздавлена землёй, тебя не вычерпнуть в колодце. И никакая наша боль там родниковой не забьётся. И пусть казалось никогда тебя не сможет смыть другая — твоё бессмертие – вода, но воду я превозмогаю. «Туда, где жизнь темным-темна…» Туда, где жизнь темным-темна, где чёрные котлы горели, пришла условная весна капелью старой батареи. А мне приснился мой бардак и дача в сонной акварели — куда, как в детстве на чердак мы переехать не успели. И ты приехать не смогла, как не смогла другая мама. В тени сиротского угла — моя домашняя пижама. Но я пижаму не любил, хотя и словно дом жалею — который всех нас пережил и умер в дымчатом апреле. Великий кастрик Раздевание огня, пожалуй, одно из немногих чудес доступных человеку. Ты создаёшь нечто живое, а оно мёртвое и не просто мёртвое — оно делает по-настоящему мёртвым то, из чего его создают, так как ничего не оставляет, кроме памяти и нестойкого пепла. И наблюдая эту умиротворённую смерть, ты может быть единственный раз в своей жизни принимаешь истинный порядок вещей и их конец. Вот так и Света любила разводить огонь в бабушкиной печи. Любила смотреть на новое пламя с привычным чувством умиротворения. Когда что-то сгорало ей почему-то становилось легче, хотя никакой тяжести она в себе ещё не носила, а жизнь отчего-то становилась понятней. Себя она называла так – Великий кастрик. Её жизнь горела в юности и в первой любви, понятной, как первое пламя. Наверное, так и бывает — мы всегда мудрее до взросления, так как именно оно выбивает из нас нашу мудрую дурь — мы будто падаем и становимся взрослыми. Разводим огонь и сжигаем мосты, а легче уже не становится. Потому что легче настоящего детства и его дыма не бывают даже воспоминания. Екатерина Кудакова, 1987 г. р., Королёв (Московская обл.)
Согревшись Северный ветер шумит в бесконечных линиях электропередач, нависающих над просекой, скрипит голосами незнакомых птиц в ветвях старых сосен, заглядывает в наши пустые телефоны, чтобы увидеть наше отражение и забыть его, сквозит мимо нас, но возвращаясь, проникает сквозь кожу, чтобы стать тобой или мной на мгновение, обмельчать и вырваться паром дыхания, наконец согревшись. «А в лесу…» А в лесу просто падает снег, каркает ворон. времени нет. Обожжёнными пальцами О, если бы ты смотрел на других женщин, говорил с ними, улыбался им, трава под моими ногами превратилась бы в горящий песок, египетской пустыней укрыв всё вокруг. Пусть высохнут грязные воды Нила, и погибнут священные крокодилы, если они попробуют защитить тебя от моей любви. Пусть песчаные бури Великой пустыни засыпают золотые города, где ты найдёшь своё место, оставив меня. О, я хотела бы стать прекрасной и настоящей, как египетская царица — с жёлтой короной, с зелёным кайалом вокруг глаз, и поверив, что подчинила тебя своей воле, не подчинить, а сдаться. И преклонившись перед тобой, коснуться обожжёнными кончиками пальцев земли и разрушить всё. Оставив только египетскую пустыню. Открытка Я влюбилась не в тебя, а в старый город, с резными балконами, осыпающейся штукатуркой, арками-провалами и вечнозелёным вьюном на закрытых оградах. Я запомню только яркую зелень мха под вечными магнолиями и чёрных птиц с шёлковыми веерами вместо хвостов и жёлтыми клювами. Этих чёрных птиц, таких похожих на торт Захер. Ожидание Когда поднимается в лесу ветер, взметается вверх по стволам от тёплой земли, разбрасывая листья, переворачивая их, выкручивая, как руки, и, обнажая бархатную сторону, сотканную из серебристых нитей, мы замираем, вглядываясь в знаки, слушаем гул, застрявший в верхушках хромово-зелёных сосен, и ждём что придёт следом — дождь или тишина. |
