Главное, что я хотел сказать: писать я умею. И писать я умею красиво. Не каллиграфически, конечно, но всё же. Причём, и правой и левой рукой — была у меня в своё время такая прихоть. Тратил время и силы на такое, вроде бы бесполезное занятие — правое полушарие мозга «тренировал и разрабатывал». Не знаю, разработал ли, но вот писать научился. Даже двумя сразу руками писать пробовал, но там слишком заметной становится разница в скоростях…

В общем, Сергей Николаевич изрядно был удивлён тем, что у меня было, что проверять. В остальном же, урок прошёл, как урок — обычно. Русский язык, он и в Африке — Русский язык.

Потом была алгебра, на которой фокус с домашкой, с её у меня наличием, повторился. Правда, особой реакции у класса это уже не вызвало, но учительница подивилась.

Алгебра, геометрия… мат. анализ, статистика, логика, информатика… все эти разделы и подразделы математики давались мне всегда легко. Не даром же моя мать в своё время математику в моей школе вела. И даже была моей учительницей какое-то время.

Вообще, как это не удивительно при моей писательской профессии, я был и есть, куда больше технарь, чем «лирик» или «гуманитарий». Так что, последовавшие за алгеброй геометрия и физика так же не принесли мне отрицательных эмоций…

Вообще, любой урок становится чуть ли не удовольствием, когда учитель на тебя и на класс не орёт, как резанный, не тратит время, силы и нервы на наведение порядка и установление дисциплины в классе. Причём, это актуально как для учеников, так и для самого учителя. Уж я-то могу об этом заявить ответственно, так как был попеременно, то в одной, то в другой роли.

Здесь учителя на учеников не орали. Все они были с классом и каждым его представителем предельно вежливы и корректны… ещё бы, учитывая что тут учатся за детки, каких родителей, с какими возможностями, и кем в будущем станут. Станешь тут вежливым…

Однако, и детки, что удивительно, с учителями и представителями администрации школы вели себя тоже, очень и очень корректно.

— Они — Княжьи люди, — как о само собой разумеющемся, пояснила мне на мой заданный ей об этом вопрос моя соседка по парте. — Они простолюдины, Бездари, не богачи, но они — служат Князю. Оскорблять их — оскорблять Князя. Не уважать их — не уважать Князя. А это чревато… сам понимаешь.

— Понимаю, — задумчиво кивнул ей и поблагодарил за ответ. Не сказал бы, чтобы всё после этого стало мне ясно, но кое-что в голове всё же уложилось, обретя своё, положенное ему место в картине мира.

После физики, в соответствии с распорядком, было время обеда. Длинная перемена, за время которой, полагалось спуститься вниз, пройти по коридорчику-переходу и оказаться в школьной столовой, где и утолить свой успевший разыграться аппетит. В школьной столовой, которая, по уровню сервиса, отделки, качества, вкуса и разнообразия подаваемых блюд, вряд ли уступала хорошему ресторану, входящему в «Мишленовский список». Ну, или какой-то местный его аналог, существованием которого я ещё не успел поинтересоваться, но не сомневался, что таковое в этом мире есть.

Полагалось спуститься вниз, но «обязаловом» не было. Никто не гнал, не заставлял и с кнутом за спиной не маячил. А я…

А я, с далёкого ещё детства, терпеть не мог запахи школьной столовой. Да и не только школьной. Они всегда казались мне отвратительными. Да и вообще, само это помещение, предпочитал обходить пятой дорогой. Не нравилось оно мне. Неприятные ассоциации вызывало…

Хотя, когда был Княжичем, меня это ничуть не волновало и не смущало: с удовольствием, чуть не в припрыжку туда бежал и наворачивал там по три, по четыре порции, так, что только за ушами трещало. Неприятие запахов и обстановки школьной столовой — это загоны писателя. С которыми он, правда, вполне умел справляться (попробуй не справиться — сдохнешь на срочке от голода). Умел, но не любил.

И я теперь не люблю. А без необходимости, зачем себя мучить и пересиливать?

В общем, в столовую я не пошёл. Остался в классе. Достал заранее приготовленные пару яблок, два банана, очищенную морковку и бутылку чистой воды — обычный мой достаточный рабочий перекус. Тазик салата, квашеная капуста и всё остальное, требующее немного больших усилий и подготовки перед непосредственным «закидыванием в топку», ждёт моего возвращения дома.

Поглядев на извлечённые мной из портфеля, с позволения сказать, «блюда», Алина, остановившаяся в дверях, только сочувственно покачала головой.

— Диета? — спросила она.

— Диета… — подтвердил я с тяжким вздохом.

— Сочувствую, — тоже вздохнула и без тени иронии ответила она. — Составить тебе компанию?

— Если хочешь, — пожал плечами я. — А, разве, обедать ты не пойдёшь?

— Я не голодна сейчас, — улыбнулась она, отлипая от косяка двери и направляясь обратно к нашей парте.

— Сейчас? А потом? — осторожно уточнил я. — Потом ведь проголодаешься, а обед уже пропущен.

— Не переживай, столовая и буфет работают целый день. Никто не станет возражать, если я приду и поем позже, на другой достаточно длинной перемене.

— Ну, как хочешь, — пожал плечами я и впился в бок румяного яблока.

* * *

Фрукты и овощи… хорошая штука, хорошая еда, лёгкая, вкусная, полезная. Однако, любой фрукт, да почти так же и овощ, процентов на восемьдесят-девяносто состоит из воды. Хорошей, качественной, идеально сбалансированной для лёгкого усвоения организмом воды.

Вот только, то, что легко и быстро усваивается, так же легко и быстро стремится организм покинуть, так как он — система, по определению, открытая.

Вот и съеденные мной яблоки с бананами, уже на следующей перемене, через урок, запросились на выход. Не «экстренно», не катастрофично, даже не настоятельно, но всё ж — к чему испытывать их вежливость и терпение на прочность?

Соответственно, на выход из класса заспешил я. Дело обычное, дело житейское, особого описания не требующее и в нём не нуждающееся. Вот только, зайдя в чистый, исправный, хорошо пахнущий и регулярно тщательно убирающийся специальным персоналом туалет, сделав свои мелкие дела, вымыв руки и стоя возле зеркала, вытирая их полотенцем, я внезапно стал свидетелем… Да, именно, что свидетелем.

Стоял я, получается, так, что сразу от входа меня не было видно. Воду я уже закрыл, так что шума от неё тоже не было. Да и шуршал бумажным полотенцем я так же негромко. Видимо, из-за всего из-за этого, трое подростков и посчитали помещение пустым.

Трое. Два пацана и одна девушка. Двое пацанов, один из одного со мной класса, другой из параллельного, из «Б», тащили, зажимая рот упирающейся и даже почти отбрыкивающуюся девчонку из «Д» класса.

Увлечённые своим действием, они проскочили мимо меня дальше вглубь туалета, к кабинкам, так меня и не заметив.

— Держи её крепче, — довольно проурчал один, передавая жертву полностью другому и принимаясь расстёгивать ремень своих брюк. — Сначала я, потом ты. Тебе какую дырку оставить?

— Рот не трогай, — осклабился другой. — Мне сегодня больше «орала» хочется.

— Договорились, — хмыкнул первый, справившийся с пряжкой и пуговицей, и уже начавший спускать штаны.

Скомканное бумажное полотенце из моих рук медленно освободилось и, неторопливо перекувыркиваясь в воздухе, полетело к полу…

* * *

Глава 33

* * *

Когда ты — медведь за сто восемьдесят ростом и всё ещё свыше восьмидесяти — весом, не забывающий о регулярных тренировках, в том числе и функциональных, да и раньше тоже чему-то такому уже учился, что заложило в развитие тела неплохую базу, то твой «лоу-кик» — штука сокрушительная. И тот пацан, что стоял ко мне ближе и начинал спускать штаны, прочувствовал его эффект на собственном теле сполна.

Почему именно «лоу»? Если подумать, а на это у меня некоторое время было, то человек, неожидающий нападения, поэтому расслабленный и открытый, да ещё и стоящий спиной к агрессору, очень уязвим. И есть не так уж много мест, в которые можно ударить так, чтобы гарантированно не убить, не покалечить, но, при этом, лишить боеспособности. И это точно не голова висок и затылок — табу для спортсменов рукопашников. Это прописано в регламенте практически любых соревнований. И этот запрет обоснован.